Гоголь и Чёрт

Чичиков скрылся. Но из необъятного русского простора выступит и русский богатырь, появится снова, уже в окончательном ужасающем явлении своем, бессмертный Хозяин "мертвых душ". И тогда лишь откроется то, что теперь еще скрыто не только от нас, читателей, но и от самого художника, - как страшно это смешное пророчество:

"Стоит передо мною человек, который смеется над всем, что

ни есть у нас… Нет, это не осмеяние пороков: это отвратительная насмешка над Россиею", может быть, не только над Россией, но и над всем человечеством, над всем созданием Божиим, - вот в чем оправдывался, а, следовательно, вот чего и боялся Гоголь. Он видел, что "со смехом шутить нельзя". - "То, над чем я смеялся, становилось печальным". Можно бы прибавить: становилось страшным. Он чувствовал, что самый смех его страшен, что сила этого смеха приподымает какие-то последние покровы, обнажает какую-то последнюю тайну зла. Заглянув слишком прямо в лицо "черта без маски", увидел он то, что не добро видеть глазам человеческим: "дряхлое страшилище с печальным лицом уставилось ему в очи", - и он испугался и, не помня себя от страха, закричал на всю Россию: "Соотечественники! страшно!. Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия… Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся"…

Два главных "чудовища", которые всех ближе и всех страшнее Гоголю, которых он потому и преследует с наибольшей злобой, - Хлестаков и Чичиков.

"Герои мои еще не отделились вполне от меня самого, а потому не получили настоящей самостоятельности". Всех меньше отделились от него именно эти двое - Хлестаков и Чичиков.

"Я размахнулся в моей книге ("Переписка с друзьями") таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в нее", - пишет Гоголь Жуковскому (из Неаполя, 6 марта 1847). "Право, - заключает он, - есть во мне что-то Хлестаковское". Какое страшное значение получает это признание, ежели сопоставить с ним другое - то, что в Хлестакове видел он черта!

Чичиковского было в Гоголе, может быть, еще больше, чем Хлестаковского. Чичикову точно так же, как Хлестакову, мог бы он сказать то, что Иван Карамазов говорит своему черту: "Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны… моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых… Ты - я, сам я, только с другой рожей". Но Гоголь этого не сказал, не увидел или только не хотел, не посмел увидеть в Чичикове своего черта, может быть, именно потому, что Чичиков еще меньше "отделился от него самого и получил самостоятельность", чем Хлестаков. Тут правда и сила смеха вдруг изменили Гоголю - он пожалел себя в Чичикове: что-то было в "земном реализме" Чичикова, чего Гоголь не одолел в себе самом. Чувствуя, что это во всяком случае необыкновенный человек, захотел он его сделать человеком великим: "Назначение ваше, Павел Иванович, быть великим человеком", - говорит он ему устами нового христианина Муразова. Спасти Чичикова Гоголю нужно было во что бы то ни стало: ему казалось, что он спасает себя в нем.

Но он его не спас, а только себя погубил вместе с ним. Великое призвание Чичикова было последней и самой хитрой засадой, последней и самой соблазнительной маской, за которой спрятался черт, подлинный хозяин "Мертвых душ", подстерегая Гоголя.

Как Иван Карамазов борется с чертом в своем кошмаре, так и Гоголь - в своем творчестве, тоже своего рода "кошмаре". "Кошмары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло". "Уже с давних пор я только и хлопочу о том, чтобы вволю насмеялся человек над чертом", - вот главное, что было в душе его. Удалось ли это ему? В конце концов, кто над кем посмеялся в творчестве Гоголя - человек над чертом или черт над человеком?

Во всяком случае, вызов был принят, и Гоголь чувствовал, что нельзя ему отказываться от поединка, поздно отступать. Но эта страшная борьба, которая началась в искусстве, в отвлеченном от жизни созерцании, должна была решиться в самой жизни, в реальном действии. Прежде чем одолеть вечное зло во внешнем мире как художник, Гоголь должен был одолеть его в себе самом как человек. Он это понял и действительно перенес борьбу из творчества в жизнь; в борьбе этой увидел не только свое художественное призвание, но и "дело жизни", "душевное дело"

Заключение

Зачем читать классику? Внимание: кажется, это самое главное. Классика - это не совокупность текстов, которые можно только повторить, это язык, на котором можно сказать свое собственное и нужное. Не разговорник с готовыми фразами, а учебник языка. Своим детям я говорю: "Сейчас твой круг общения - дворовые ребята, здесь для взаимопонимания хватает слов из модного жаргона и образов из последнего кино. Но будешь взрослеть - круг этот будет расширяться, и взаимопонимание станет труднее. Тебе нужно будет написать письмо о том, что ты прав, а другой виноват, - на дворовом языке ты этого убедительно не сделаешь. А если ты присмотришься, как писал Пушкин (не о чем, а как он писал), - то сможешь. Есть один человеческий тип, знакомый в жизни каждому; ты будешь его описывать и только запутаешься, а кто читал Гончарова, скажет: Обломов - и всем читавшим станет ясно". Может быть, это и ответ на вопрос: способно ли искусство преодолевать различия поколений? Нужно, как в науке, оглядываться на индекс цитируемости, а об "Онегине" школьнику приходится читать и слышать чаще, чем о других произведениях. Хороший или плохой человек Печорин? По-моему, судя по всем его поступкам, порядочный мерзавец. Но Лермонтов пишет о нем и от его лица так, что мы ему сочувствуем. Как он этого добивается? - давайте посмотрим. Хороший ли человек Онегин? Поверхностный, с позерством; всякий скажет, что Татьяна лучше. Однако в ответ на письмо Татьяны он вдруг ведет себя не как профессиональный сердцеед, а как просто хороший, порядочный человек (эпиграф: "Нравственность - в природе вещей" - ирония это или нет?), но читатель этого не замечает, а лишь сочувствует Татьяне. Как Пушкин добивается этого смещения интереса и зачем? - давайте посмотрим. Вот такой подход к классике - не как к тексту, а как к языку нужно упорно в себе вырабатывать.

Два главных героя Гоголя - Хлестаков и Чичиков - суть два современных русских лица, две ипостаси вечного и всемирного зла - "бессмертной пошлости людской". По слову Пушкина, то были двух бесов изображенья.

Вдохновенный мечтатель Хлестаков и положительный делец Чичиков - за этими двумя противоположными лицами скрыто соединяющее их третье лицо черта "без маски", "во фраке", в "своем собственном виде", лицо нашего вечного двойника, который, показывая нам в себе наше собственное отражение, как в зеркале, говорит:

 Скачать реферат