Современые тенденции в гоголеведении

«С Гоголя именно начинается в нашем обществе потеря чувства действительности, равно как от него же идет начало и отвращения к ней».[3]

Интерпретация Гоголя исключительно как социального сатирика и реалиста, на которой основывается литературный миф о России, так или иначе суживает значение его творчества, ограничивая последнее специально российскими рамками. Как художник зла метафизического,

зла не только надвременного, но и надпространственного, Гоголь может быть интересен и китайцу, и англичанину. В этом универсализм его творчества, как и творчества других русских писателей-классиков.

В начале XX в. стал моден психоанализ, и с такой точки зрения была написана книга профессора И. Ермаков написал книгу «Очерки по анализу творчества Н. В. Гоголя» (1923), которая была недавно переиздана. Такое отношение к Гоголю в свое время единодушно осудили В. Виноградов, В. Переверзев, А. Белый, П. Бицилли, К. Мочульский. Поэт Владислав Ходасевич в эмиграции вспоминал: «Однажды, в начале революции, в Москве, ко мне пришел мой знакомый психиатр И. Д. Ермаков и предложил мне прослушать его исследование о Гоголе… Я был погружен в бурный поток хитроумнейших, но совершенно фантастических натяжек и произвольных умозаключений, стремительно уносивших исследователя в черный омут нелепицы. Таким образом мне довелось быть если не умиленным, то все же первым свидетелем “младенческих забав” русского литературного фрейдизма. В начале двадцатых годов труд Ермакова появился в печати — и весь литературоведческий мир, можно сказать, только ахнул и обомлел, после чего разразился на редкость дружным и заслуженным смехом».

Взгляды А. Белого на творчество Гоголя также не избежали влияния гендерного психоанализа. Андрей Белый, прослеживая одну из тех странных подсознательных путеводных нитей, которые можно обнаружить только в произведениях подлинных гениев, заметил, что эта шкатулка была женой Чичикова (в сущности, импотента, подобно всем недочеловекам Гоголя) в такой же мере, в какой шинель была любовницей Акакия Акакиевича или колокольня Шпоньки — его тещей.[4]

Вообще А. Белый восхищался Гоголем, боготворил мастерство слова этого великого писателя-художника. Выписывая из Гоголя его поразительные образы, вроде «Глаза… с пением вторгавшиеся в душу» («Вий»), «Блистательная песня соловья» («Майская ночь»), «Из глаз вытягиваются клещи» («Страшная месть»), — выписывая их в изрядном числе, Андрей Белый (статья «Гоголь») восклицает: «Что за образы? Из каких невозможностей они созданы? Все перемешано в них: цвета, ароматы, звуки. Где есть смелее сравнения, где художественная правда невероятней?» Вот именно: каким образом из таковых «невозможностей» сотворяет Гоголь свои звучные, пленительные, ироничные, страшноватые повествования — цельные, точно сочлененные?».[5]

Подход А. Бегого основан на интуитивном понимании Гоголя с точки зрения писателя-символиста. А. Белый смотрит на творчество Гоголя как писатель, в какой-то степени – как ученик, и в меньшей степени как исследователи.

А. Белый, как и другие исследователи творчества Гоголя из лагеря символистов (В. Брюсов, И. Анненский) стремился заострить и углубить общую проблему о Гоголе, как испепеленном гиперболисте, ирреалисте-символисте и импрессионисте.

Валерий Брюсов в речи «Испепеленный», исходя из Розановской формулы (о созерцании Гоголем явлений и предметов в их проделе), доказывал, что Гоголь оформлял словесный материал, руководствуясь принципом гиперболы (об этом раньше очень ярко говорил Потебня, за ним Мандельштам). Однако, Брюсов занялся не столько стилистическим анализом гипербол в произведениях Гоголя, сколько доказательством ирреальности, неправдоподобия созданного им художественного мира, и ставил это в связь с характерной для Гоголевской психики склонностью к крайностям, к преувеличениям.

И. Анненский в статье «Эстетика мертвых душ» – по общей психологической характеристики Гоголя – подробно останавливается на его «типической телесности, которая загромоздила», «сдавила мир». И здесь особенно ярки его рассуждения о том, как слились в поэтике Гоголя категория одушевленности и лица с категорией вещей. Напр., при рисовке Собакевича «и мужики , и избы, и даже, имена мужиков , и кушанья, и стулья, и дрозд, и фрак, и герои на стенах — все были Собакевичи. Но, делая все собою, этот центральный Собакевич фатально снисходил на ранг вещи, самую типичность свою являя в последнем выводе лишь кошмарной каррикатурой». И. Анненский затем резкими штрихами набрасывает общее определение «стиля портрета» у Гоголя, характеризуя его, как метод олицетворения внешних и вещных деталей: «А Манилов? разве он не весь в губах, в смачно-присосавшемся поцелуе? А эти люди-брови? даже люди-запахи . Да еще и есть ли в Прокуроре-то или Петрушке что-нибудь, кроме бровей и запаха, так дивно, так чудовищно олицетворявшегося».

Возвращаясь к А. Белому: Андрей Белый в статье «Гоголь», с одной стороны, развивал, с уклоном в сторону поэтики символизма, Розановские мысли, что земля у Гоголя «не земля», и что у него два мира — «сверхчеловеческий», окутанный «романтической вуалью из солнечных лучей», сотканный из синкретических, «невозможных» образов, «где перемешаны цвета, ароматы, звуки», и «до-человеческий, мир «зверей» и «редек», построенный из символики звериной и вещной. А, с другой стороны, он, переходя к технологии речи, утверждал, что «ткань Гоголевской речи – ряд технических фокусов, и дал схематическое описание некоторых из них, чаще следуя за Мандельштамом, но прибавил и от себя ценные наблюдения над эвфоническими явлениями и ритмико-синтаксическими фигурами в стиле Гоголя. Этот анализ художественных форм Андрей Белый сопровождает своим психолого-метафизическим истолкованием личности Гоголя и его творчества.

В связи с этими стилистическими явлениями общая художественная задача Гоголя у символистов рисуется, как водворение системы вещных образов и метафор, как погружение Пушкинского слова в «бездонную телесность».

Иного подхода придерживался В. Виноградов. Выпущенная в 1925 году в издательстве культурно-просветительного трудового товарищества „Образование“ книга В. В. Виноградова „Гоголь и натуральная школа“ была задумана как обзорный очерк, посвященный текущим итогам и проблемам изучения творчества Н. В. Гоголя. Однако значение данной работы гораздо шире. По существу, она впервые в русской литературной науке наметила пути исторического изучения произведений этого писателя, изучения, опирающегося не на интуитивные, хотя и весьма глубокие, прозрения (как у символистов), а на факты и тщательный текстовый анализ: «Гоголь, как художник слова — эта тема историко-литературного исследования, которое почти даже не начато. В нее, как в большой спутанный клубок, вплелось множество побочных проблем. Некоторые из них уходят далеко за пределы творчества Гоголя, имея общий теоретико-литературный интерес. Прикрепление этих принципиальных вопросов историко-литературного построения (напр., о взаимоотношении романтического и реалистического стилей, о сущности реализма в русской литературе и т. п.) к изучению Гоголя произошло давно, еще в 40—50 г. XIX в. (Белинский, Чернышевский). Это невыгодно отразилось на исследовании Гоголевской поэтики: неопределенные терминологические клейма облепили Гоголевский стиль и заслоняли мозаическую сложность его структуры. Лишь робко, как второстепенная линия подхода к художеству Гоголя, с начала текущего века, намечается путь непосредственного изучения Гоголевской поэтики и стилистики».

 Скачать реферат