Ежовщина

В этой связи хотелось бы привлечь внимание к статье американских историков Дж. Арча Гетти и У. Чейза, в которой была сделана попытка построить подобного рода модель. Опираясь на биографические сведения о 898 представителях советской элиты 30-х гг., собранные в «Soviet Data Bank» - своеобразный архив машиночитаемых данных, авторы отобрали для изучения ряд объективных характеристик этой элиты, та

кие как социальное происхождение, национальность, возраст, образование, партийный стаж, участие в оппозиции, занимаемый накануне «ежовщины» пост или род занятий и др. Ни одна из этих характеристик сама по себе не смогла дать удовлетворительного объяснения причин развязанного террора. Модель многомерного анализа, построенная авторами, показала, что в зоне повышенной опасности в тот период были бывшие оппозиционеры, крупные руководители и военачальники, хотя далеко не все из них подверглись репрессиям. В целом же авторам за счет «объективных» характеристик удалось объяснить лишь 25% суммарного их влияния на изучаемое явление. Это означает, что оно по своей сути во многом лежало за пределами разумного объяснения и имело в своей основе иррациональные и трудноизмеримые факторы.

В последние годы на Западе получил распространение другой взгляд, исходящий из представления о репрессиях не как о едином процессе, у которого был один-единственный дирижер, а связывает «ежовщину» с общественной ситуацией, сложившейся в стране к этому времени. Призывая избегать при анализе репрессий предположений, догадок, спекуляций, нагнетания страстей и опираться на систему точно установленных фактов, извлеченных из архивных документов, в том числе ставших доступными в последние годы, эти авторы считают, что нужно посмотреть на «ежовщину» через призму состояния общества, существовавших в нем институтов и инструментов власти, внутренней борьбы в ВКП(б), групповых интересов и конфликтов в политической сфере.

Разделяя в целом такой подход, все же, как представляется, нужно искать причины вспышки массовых репрессий в 1937 г. не только в ситуации середины 1930-х гг., но и в более глубоких исторических основаниях. В «ежовщине» явно прослеживаются черты, свойственные временам разжигания «охоты на ведьм», которые свидетельствовали, что аномальные явления в развитии советского общества, социальные болезни, загнанные внутрь, вырвались на поверхность и дали своебразный рецидив в виде «ежовщины». К их числу относятся и периодически проводимые «чистки» партии и аппарата, и преследования по социальным и политическим мотивам, и поощрение доносительства, явного и тайного, и постоянные проработки людей по поводу недостатков, искривлений партийной линии, и организованные ранее «показательные» процессы, и постоянный соблазн применить к «несознательным членам общества», наряду с убеждением и воспитанием, пропагандой и агитацией, методы принуждения и насилия, причислить их к врагам существующего строя, а значит и народа. Со своими противниками у советской власти со времен гражданской войны разговор был вообще короткий - пуля в затылок или широко распахнутые для них двери тюрем и лагерей. Таким образом, если в целом «ежовщина» представляла небывалое прежде явление, то все ее компоненты уже просматривались в исторической ретроспективе. Общий взгляд на то, что творилось в стране в эти годы, заставляет отметить еще одну, может быть, главную черту этой кампании - ее открытый, оголтелый, истерический, разнузданный и крикливый характер. Политические обвинения, которые предъявлялись осужденным, сплелись в какой-то не распутываемый клубок, были подчас лишены логики и здравого смысла, и тем не менее легко воспринимались на веру доверчивыми людьми, неискушенными в политике.

Заслуживает внимания точка зрения, что в 1937 г. имела место последняя вспышка революционного террора, связанная с наследием революции и гражданской войны, живущим в сознании людей, синдромом врага, жестокой памятью о взаимном истреблении друг друга представителей различных социальных и политических группировок, атмосфера международной изоляции, определяемая тезисом «кругом враги». Таким образом, многое в понимании «ежовщины» лежит в области социальной психологии, точнее той ее части, которая связана с анализом общественных аномалий.

Но остается вопрос, почему же все-таки массовый террор был развязан именно в 1937 г.? На это был свой комплекс причин, не в последнюю очередь связанный с провозглашением построения социализма в стране. Среди причин экономического характера следует назвать существование постоянных трудностей на производстве и в быту, провалы на различных участках, которых в «социалистическом обществе», казалось бы, не должно быть, сгладить нарастающие напряженность и раздражение, противоречие между тем, что было обещано, провозглашалось со страниц газет и журналов, и тем, с чем человек сталкивался в своей повседневной жизни. Так как эксплуататоров - извечных «врагов трудового народа» уже не существовало, было заявлено об их уничтожении, то все беды и неудачи приходилось списывать на происки врагов, внешних и внутренних. Наиболее опасным становился враг внутренний, затаившийся, которого нужно было выявить, разоблачить его козни. В закреплении этой идеологемы в сознании широких слоев населения большую роль сыграли новые так называемые «открытые процессы», первый из которых состоялся еще летом 1936 г. и был нацелен на то, чтобы привязать бывших оппозиционеров к числу самых ярых противников советского строя. «Козлами отпущения» были избраны Каменев и Зиновьев, ранее осужденные за «нравственное пособничество» убийству Кирова. Путем морального и физического давления в застенках НКВД у них были вырваны признания не только в идейных ошибках и заблуждениях, но и в организации антисоветской деятельности, в заговоре против Сталина и прочих руководителей, в связях с находившимся за границей Троцким. Были названы фамилии и других оппозиционеров, якобы вовлеченных в контрреволюционную деятельность, в том числе бывшие лидеры правых -Бухарин, Рыков, Томский. Это был своего рода вектор, указывающий на дальнейшее развитие событий. Всем обвиняемым был вынесен смертный приговор, что тоже было грозным симптомом предстоящей кампании. Параллельно с организацией процесса велась кампания по усилению «большевистской бдительности», «умению распознавать врагов партии, как бы те ни маскировались». На многочисленных митингах и собраниях принимались резолюции, клеймившие позором изменников и предателей, призывавшие расстрелять их как «бешеных собак». В этой обстановке и был заменен руководитель карательного ведомства. Вместо Г. Ягоды, который, по мнению руководства, оказался не способным полностью разоблачить «троцкистско-зиновьевский блок», был назначен Ежов как человек более подходящий требованиям момента.

Описание того, что происходило в стране в период «ежовщины» подробно и в деталях изложено в литературе и достаточно известно сегодня. Тем не менее, хотелось бы обратить внимание на отдельные вехи разворачивающейся кампании на основе общеизвестных фактов.

В январе 1937 г. состоялся второй «открытый процесс», известный как «процесс Пятакова-Радека». По нему проходило 17 чел., обвиняемых в создании «подпольного троцкистско-зиновьевского центра», якобы ставившего цель реставрации капитализма в СССР, организации массового саботажа, шпионажа в пользу иностранных государств. Последствия этого процесса распространились на сферу экономики и охватили различные звенья и этажи управления. Начался настоящий террор против руководителей и специалистов. Ошибки в планировании, брак в работе, несчастные случаи, поломки оборудования и т.д. и т.п. могли быть использованы для обвинения в актах вредительства и саботажа. Образ повсеместного «вредителя и шпиона на производстве», внедряемый в массовое сознание, создавал атмосферу взаимной подозрительности, настраивал людей на разоблачения. «Ежовщина» обрела антибюрократический, популистский характер. Суровые расправы с мнимыми виновниками трудностей приносили частичное удовлетворение, позволяли «выпустить пар».

 Скачать реферат