Образ Китая в российском сознании
2.2 Национальный комплекс
В последнее десятилетие в центре внимания российской политической науки оказалась тема о природе «национального самосознания» и его соотношение с «политическим национализмом». Политические пристрастия населения региона и ориентации его лидеров отражаются в так называемом национальном комплексе, который у нас находиться в стадии становления, или незавершенном национ
ализме. Его изучение поможет нам более точно уяснить сущность данного явления, понять механизмы его зарождения и развития, и ответить на поставленный вопрос: откуда же такая неприязнь к китайцам, и почему она значительнее на ДВ?
Возможно, эта неприязнь исходит из 1970-х гг., когда Китай рассматривался как «вероятный противник», а приграничные конфликты превратились чуть ли не в обыденное явление. Но причина не только в этом. Ведь в советские годы отношения с Японией тоже складывались не лучшим образом, а сегодня неприязни как не бывало. По частоте негативных упоминаний в региональных СМИ Китай «опережает» Японию более, чем в семь раз. И дело здесь, безусловно, не просто в разнице восприятия богатого и бедного соседа. Бедным и слабым современный Китай назвать трудно. Здесь присутствует нечто другое, мало связанное с самим Китаем и его гражданами. Скорее это «нечто» корениться в особенностях психологии жителей дальневосточной окраины. Эта психология складывалась долгие столетия, а на рубеже веков приняла выраженные формы.
С тех самых пор, как далекий от Москвы ДВ начал осваиваться русскими, жители этого региона ощущали себя гарнизоном осажденной крепости. Этому способствовали такие исторические события, как Албазинская осада и Нерченский договор, русско-японская война и блокада Владивостока, интервенция, резня в Хабаровске и гибель Николаевска в после революционные годы.
Когда Япония и Китай стали «вероятными противниками», а ДВ – «передовой», «первым рубежом обороны России», то экономика региона была направлена в первую очередь «на оборону». Добывающая промышленность и сельское хозяйство играли подчиненную роль, они должны были «кормить и снабжать» военные заводы и самих военнослужащих. Отсюда и самосознание форпоста на ДВ.
После того, как дальневосточный регион вступил в фазу устойчивого роста, то наряду с «притоком» населения, наблюдался и его «отток» на Запад, в европейскую часть России. Лишь незначительная часть переселенцев ехала на ДВ, чтобы остаться там навсегда. Волны переселенцев не столько заселяли регион, сколько «протекали» через его территорию. В силу постоянного «оттока» населения коренных дальневосточников было слишком мало (около 6–7%), чтобы они могли диктовать приезжающим нормы социальной жизни. Прибывшие с «запада», из европейских областей страны всегда обладали более высоким статусом, чем коренные жители или старожилы. Это происходило из-за того, что новые переселенцы воспринимались как носители той ментальности, которую предстояло укрепить и укоренить на этой территории. А сама эта территория осмыслялась как осваиваемая Россией, а не совсем Россия. И новые переселенцы обычно ехали сюда ради хозяйственного освоения региона – это добыча пушнины, серебра, золота и т.д. Бесспорным является то, что это приоритетное направление пользовалось максимальной государственной поддержкой, и поэтому переселенцы оказывались в привилегированном положении.
Очередная переселенческая волна совпадала со сменой «начальства». Вплоть до конца 80-х гг. высшие посты в регионе занимали люди «из столицы», приезжавшие со своей «командой», своей политикой, своими представлениями. Отработав положенный срок, столичное начальство уезжало. Сюда приезжали «работать», а не «жить». Поэтому здесь преобладала установка на временное проживание. Эта установка делала излишним развитие социальной сферы и заботу о красоте городов. В условиях непрерывной миграции населения «неофициальные» отношения не успевали оформиться в культурные традиции, складывалась, так называемая проточная «проточная культура», ориентированная на постоянную изменяемость.
Основой «проточной» культуры служили простейшие сетевые структуры, в которые включались и переселенцы с различных частей России, и старожилы. Разветвленная социальная сеть становилась условием выживания дальневосточника. Поэтому каждый вновь прибывший немедленно включался в ту или иную из сетей, где он черпал взаимоподдержку в рисковых ситуациях, обмен услугами, где в каждой из социальных сетей была своя власть и сила, имелся свой предприниматель, бандит и т.д. Персональный состав участников сети постоянно менялся. «Община» была лишена личной окраски. У дальневосточников того периода даже не было постоянных ценностных ориентаций, личностные ценностные пристрастия и нормы поведения откладывались «на потом». Такая имперсональность делала «проточную» общность устойчивой к смене состава жителей региона. А существует она постольку, поскольку постоянно пополняется. Между тем такая культура обеспечивала хоть какую-то устойчивость в жизни дальневосточника. Ведь если бы ее не было, то навряд ли смогли ужиться рядом, скажем, выходец из украинской глубинки, москвич и «коренной» житель Дальнего Востока, каждый из которых являлся носителем иных культурных традиций. Механизм «проточности» сглаживал противоречия, культурные различия между отдельными группами новых поселенцев, а также между ними и «местными» жителями, уже освоившимися на территории.
Следует отметить, что статус «простого советского человека» позволял предотвращать потенциальные конфликты, как ранее общая приверженность «православию, самодержавию, народности». Вместе с тем официальные нормы «одомашнивались», их всегда можно было слегка подкорректировать на уровне личных контактов. Именно поэтому даже самые грозные указы касающиеся «порядка» на ДВ, никогда не работали. Возможно, это и породило сегодняшний «хаос» на нашей границе.
На рубеже 80–90-х гг. централизованная система организаций переселенческих потоков распалась буквально на глазах. Остались в прошлом комсомольские путевки и распределение, легкость в получении жилья «на востоке» и «дальневосточные надбавки», ослабли материальные стимулы переселенцев. С обрушением ВПК, который выступал главным «потребителем» высококвалифицированных переселенцев, строительство жилья замерло. Начался отток населения. Исчезла сама проточность. То, что строилось не одно столетие, рухнуло и не сложилось ничего нового. Осталась огромная территория и люди, лишенные уверенности в будущем. Между тем миграция с ДВ не стала массовой. Инфляция 1991–1992 гг. уничтожила многие сбережения. Поэтому смогли уехать лишь не многие, хотя собиралось большинство. Большая часть населения региона оказалась отрезана от «большой земли». До столицы собственного государства жителю ДВ сегодня добраться сложнее, чем до столицы Японии и Китая. Хотя и это доступно далеко немногим.
В результате формируется сообщество, состоящее из людей, которые не могут, не желают, но должны жить вместе. Они приехали на время, но «застряли» навсегда, они хотели заработать, но обеднели. Они разные и чуть ли не единое, что их связывает, – это русский язык и ощущение брошенности. Жители ДВ не имеют возможности войти в чужой мир, отыскать там свое место. Желания для построения своего – просто нет. Примерно половина населения региона родилась за его пределами, только каждый шестой мог насчитать более трех поколений предков дальневосточников. Европейская Россия, «запад» по местному выражению, была исторической родиной, с которой мечтали воссоединиться. Если раньше, существовавшие между дальневосточниками различия гасились «проточностью», откладывались «на потом», то теперь выяснилось, что это «потом» может не наступить. И культурные противоречия актуализировались.
Скачать реферат