Дневниковые записи Даниила Хармса как часть его творческого наследия

Но в семейной жизни у Хармса всё складывается как никогда удачно. Появляется целый ряд "домашних" произведений и заметок – "послания к Марине", "Хорошая песенка про Фефюлю" (домашнее прозвище Малич) и шуточные записи о вымышленных существах, якобы знакомых Марины – Шарике, Синдерюшкине и Мише. Такое направление творчества Хармса свидетельствует о дружбе и душевной

близости между супругами.

Однажды Марина сказала мне, что к ней в кровать приходил Шарик. Кто такой этот Шарик, или что это та-кое, мне это выяснить не удалось.

Меня не было дома. Когда я пришел домой, Марина сказала мне, что звонил по телефону Синдерюшкин и спрашивал меня.

Я, видите ли, был нужен какому-то Синдерюшкину!

Я расспрашивал Марину о Шарике, Синдерюшкине и Мише. Марина увиливала от прямых ответов. Когда я высказывал свои опасения, что компания эта, может быть, не совсем добропорядочная, Марина уверила меня, что это, во всяком случае, "Золотые сердца". Больше я ничего не мог добиться от Марины.

В 1935-1936 годах происходит немало важных, зачастую печальных событий. Хармс оказывается "на поверхности" советского литературного процесса; на него сыплются обвинения в формализме, а в то время, когда он вместе с Введенским находится под арестом, против него выступает Ольга Берггольц со статьёй "Книга, которую не разоблачили", где утверждается, что "основное в Хармсе и Введенском – это доведённая до абсурда, оторванная от всякой жизненной практики тематика, уводящая ребёнка от действительности, усыпляющая классовое сознание ребёнка". Однако ни слова об этих событиях не появляется в дневнике. Только в одной записи появляется упоминание о них, и та связана скорее с чувствами поэта:

Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине. Совесть была спокойна, и я был счастлив. Это было, когда я сидел в тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли я опять туда или в положение, подобное тюрьме, я сказал бы: нет, не хочу. Человек видит в своем деле спасение, и потому он должен постоянно заниматься своим делом, чтобы быть счастливым. Только вера в успешность своего дела приносит счастье. Сейчас должен быть счастлив Заболоцкий.

Упоминание о Заболоцком здесь не случайно. Не нужно забывать, что именно Заболоцкий, отказавшись от своих прежних эстетических взглядов, добился наибольших успехов в "традиционной" поэзии. Хармс говорит о нём с явным сарказмом, возможно, считая его поступок своего рода изменой.

Следующий, 1937 год – самое тяжёлое время для Хармса. После публикации в 1937 году в детском журнале стихотворения "Из дома вышел человек с дубинкой и мешком", который "с той поры исчез", некоторое время Хармса не печатают, что ставит его с женой на грань голодной смерти. В стихотворении усмотрели намёк на репрессии, хотя Марина Малич считала, что в нём отражено желание самого Хармса бежать из города. В дневнике одна за другой появляются горькие, печальные записи, полные отчаяния. Он часто обращается к богу и остро переживает проблемы во всех сферах жизни – и материальные, и творческие, и личные.

12 мая

Боже! Что делается! Я погрязаю в нищете и в разврате. Я погубил Марину. Боже, спаси ее! Боже, спаси мою несчастную, дорогую Марину.

Марина поехала в Детское, к Наташе. Она решила развестись со мной. Боже, помоги сделать все безбольно и спокойно. Если Марина уедет от меня, то пошли ей, Боже, лучшую жизнь, чем она вела со мной.

В июне и июле выходят две книги Хармса – "Плих и Плюх" (переводы В. Буша) и "Рассказы в картинках" Н. Э. Радлова, над которой Хармс работал вместе с Н. Гернет и Н. Дилакторской. Но на материальное положение поэта это влияет несущественно. Растут его долги. Литфонд намеревается взыскать с него невозвращённую ссуду, а также плату за пользование автомобилем. К счастью, взыскание по невыясненным причинам не происходит. Но в новой ссуде, за которой Хармс обратился в Лтифонд в конце октября, ему отказывают. Записи в дневнике становятся всё более горькими.

23 октября 1937 года. 6 ч. 40м. вечера

Боже, теперь у меня одна единственная просьба к тебе: уничтожь меня, разбей меня окончательно, ввергни в ад, не останавливай меня на полпути, но лиши меня надежды и быстро уничтожь меня во веки веков.

Даниил.

Тем не менее, Хармс находит в себе силы писать не только об этом. Среди жалоб, обращений к богу и других записей, свидетельствующих о крайне подавленном состоянии поэта, можно найти, например, такую, свидетельствующую о его неувядающем интересе к искусству:

14 ноября 1937 года

Вот мои любимые писатели: | человечеству: | моему сердцу:

1) Гоголь | 69 | 69

2) Прутков |42 | 69

3) Мейринк | 42 | 69

4) Гамсун | 55 | 62

5) Эдвард Лир | 42 | 59

6) Льюис Кэрролл | 45 | 59

Сейчас моему сердцу особенно мил Густав Мейринк.

Сложно определить, что Хармс имел в виду под этими цифрами. Их соотношение позволяет сказать, что это вряд ли проценты. Впрочем, в данном случае важно другое: Хармс пытается, о всей видимости, соотнести свои вкусы с общечеловеческим пониманием ценности литературного произведения. Так, Гоголь для него оказывается так же важен, как и для всего человечества; Кэррола он, по-видимому, ценит больше, чем другие. Любопытно, что в этом перечне повторяется пара имён, ранее упоминаемых в списке "огненных" и "водяных", причём это авторы "водяные" (если не считать "Вечера на хуторе близ Диканьки). Возможно, "водяное" творчество ближе и самому Хармсу.

Но немногочисленные последующие записи касаются уже преимущественно настроения писателя. Хармс почти не пишет о событиях; в дневнике нет заметок, касающихся ареста Олейникова, Заболоцкого, самого Хармса; нет записи о смерти его близкого друга Бориса Житкова, помогавшего ему и материально, и психологически. Нет даже упоминаний о повести "Старуха", ставшей главным его произведением.

Зато появляется ряд коротких заметок, свидетельствующих о раздражённом настроении Хармса:

Я не люблю детей, стариков, старух и благоразумных пожилых.

<Если сказать про какого-нибудь человека, что он на букву X, то все поймут, что это значит. А я этого не желаю понимать принципиально.>

Травить детей -- это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!

Я уважаю только молодых, здоровых и пышных женщин. К остальным представителям человечества я отношусь подозрительно.

А также упомянуто о продаже часов "Павел Буре", которые Хармсу подарила мать и к которым он был очень привязан. Такой поступок означает, видимо, что нужда стала крайней: если проанализировать записи, можно заметить, что Хармсу была свойственна сентиментальность, и расстаться с дорогой вещью ему наверняка было крайне тяжело.

Именно теперь дневниковые записи приобретают временами чисто философский характер. Так, в мае 1938 года Хармс пишет:

 Скачать реферат