Брюсов. Поэзия интеллекта

Намёк, символ чего-то значимого Брюсов умел подметить и в легендарном прошлом. Его постоянно влекла «правда вечная кумиров» ушедших эпох. Энциклопедически образованный человек, он в любой из них чувствовал себя своим. Обращаясь к истории, Брюсов не забывал и о родной стране. Он то размышляет над прошлым, мысленно возвращаясь к временам монгольского ига; то пытается ответить, какое место занимае

т Россия в судьбах Европы, что помогает ей выстоять в страшных испытаниях и войнах:

Не пушки, не оружие стальное

Не делают отважней и сильней:

Любовь к отчизне создаёт героев…

«Фламандцам», 1914.

Понять историческую лирику Брюсова, не имея хоть малейшее понятие об истории и мифологии, очень трудно. К тому же поэт придаёт историческим фактам особый символистский колорит. Это подстрекает познавать, искать, понимать.

Стихи «После битвы», «Пиршество войны», «В окопе» и другие (сборник «Семь цветов радуги», 1916) Брюсов создаёт на фронте. С августа 1914 года по май 1915 года он работает военным корреспондентом, подтверждая, что его строки из стихотворения «Кинжал» (1903): «Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза/ И песня с бурей вечно сёстры» – не были пустой фразой. Патриотизм для Брюсова вообще понятие особое. Поэт любил свою страну и прививал эту любовь окружающим.

При всём разнообразии тем брюсовский поэтический мир – это мир страстей и переживаний души, внешне ко всему причастной, но внутренне одинокой. Для него не важно, кто переживает – герой или раб, великий полководец или поэт. Убеждённый в том, что «…только страстное прекрасно/ В тебе, мгновенный человек», Брюсов из всех тем предпочитает самую вечную – любовь, причём в её предельном выражении – любовь-страсть. Брюсов знает, что «в любви душа вскрывается до дна». Может показаться странным, что этого поэта критики часто упрекали в бесстрастности. Им не нравилось, что даже при описании самых сокровенных переживаний брюсовский стих оставался спокойным, мерным и звонким. Сам Брюсов гордился умением властвовать над обуревающими душу страстями. Он как будто играл эмоциями читателей, которых поражали, а иногда и шокировали, брюсовские ассоциации. Он давал основу для новых сравнений и, следовательно, для нового видения мира.

Есть ещё кое-что, что отличает Брюсова от остальных поэтов. Брюсов считал, что «вполне выразить своё дарование, в полноте высказать свою душу поэта может лишь тот, кто в совершенстве владеет техникой своего искусства». Неустанно оттачивая эту технику, экспериментируя, он достиг почти фантастической виртуозности стихотворца. Он не боялся искать свежие сочетания слов, звуков, образов. Бросая вызов родной речи, он восклицал:

Нет грани моему упорству.

Ты – в вечности, я – в кратких днях,

Но всё ж, как магу, мне покорствуй,

Иль обрати безумца в прах!

«Родной язык»

Не случайно после смерти Брюсова один из его современников, поэт Владимир Пяст, назовёт его «вечным работником». Обращаясь к тем, кого раздражало его умение «делать» стихи, Брюсов с гордостью созидателя, уверенного в своих силах, писал:

Мой памятник стоит, из слов созвучных сложен.

Кричите, буйствуйте, его вам не свалить!

Образ Брюсова как созидателя навсегда останется в русской литературе. Он вёл за собою молодые таланты, ни больше, ни меньше, являясь их учителем и наставником. Я бы назвала стихи Брюсова образовательными. Они формировали и формируют понятия о мире и истории, любви и патриотизме, обличают пороки и восхваляют творчество в самых разных его проявлениях.

«Юность моя – юность гения, – записал Брюсов в дневнике в 1898 году. – Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния. Они должны быть, или я буду смешон. Заложить фундамент для храма и построить заурядную гостиницу. Я должен идти вперёд, я принял на себя это обязательство».[4] И он пытался строить именно храм, неустанно стремясь подчинить каждый свой шаг и каждый свой творческий импульс зову вечности. Наверное, именно поэтому Брюсов имел свой особый взгляд на искусство в целом.

3. Брюсов и искусство

Я не знаю других обязательств,

Кроме девственной веры в себя…

«Обязательства», 1898.

Поэзия Брюсова является новаторской, во многом непривычной для слуха. Эта новизна связана, разумеется, с его принадлежностью к символизму, но полностью не сводима к этому. Брюсов принадлежал к старшему поколению символистов – З. Гиппиус, Д. Мережковский, Ф. Сологуб, К. Бальмонт. Объединяющим началом для этих поэтов был исповедуемый ими, отчасти под влиянием философии Ницше и Шопенгауэра, индивидуализм, а также ориентация на поэтику французского символизма, поэтику намёков, неясных настроений, сходную с импрессионизмом в живописи. В ранних стихах Брюсова сильно влияние стиля и поэтики импрессионизма, цель которого, как он писал в одной из своих деклараций, «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нём известное настроение».

Творчество Брюсова построено на новаторстве как таковом, на идее непрерывного обновления изобразительного арсенала, на освоении новых тем, на исчерпании существующих, разработке новых жанров, использовании новых стиховых форм.

С этим стремлением к постоянному изменению связана излюбленная Брюсовым смена личин: большинство его стихов строится именно как монолог от имени разнообразных людей – реально существовавших и вымышленных, но никак не от лица автора. Любовь к перевоплощениям была у Брюсова так велика, что при всём благоговении, которое он испытывал к Пушкину, именно ему принадлежала кощунственная и нелепая попытка завершить за Пушкина «Египетские ночи». Брюсов верил, что тщательным изучением можно вжиться в чужой внутренний мир, до полной идентификации, точно так же как изучением словаря, рифмовки и других стихотворных особенностей можно начать думать и писать за Пушкина. Кстати, единственным, кто сочувственно встретил это «продолжение», был М. Горький.

Отличительной особенностью Брюсова являлась многосоставность его внутреннего мира, следовавшая из отсутствия в нём потребности примирять одну часть души с другой. «Я – это такое сосредоточение, где все противоречия гаснут», – скажет он по этому поводу. Личность Брюсова не просто гасила противоречия, но даже как бы не подозревала об их существования. В письмах периода русско-японской войны он писал: «Россия должна владычествовать на Дальнем Востоке, Великий Океан – наше озеро, и ради этого «долга» ничто все Японии, будь их десяток! Будущее принадлежит нам, и что перед этим не то что всемирным, а космическим будущим – все Хокусаи и Оутомары вместе взятые».[5] Искусство являлось для Брюсова единой областью развития, не знающей границ, и все последние достижения он считал необходимым немедленно прививать к русской поэзии. Если Брюсов много говорил о том, какое значение для его творческого развития имели Пушкин, Лермонтов, Фет, то не меньшее значение для него имели и Верлен, и Верхарн, и Э. По. Мысль о национальном своеобразии, о национальной преемственности русской литературы как-то вообще не входила в систему брюсовских воззрений на искусство.

 Скачать реферат