Людвиг ван Бетховен
Из глубины страдавшего сердца мечтавший о счастье молодой Бетховен писал своей «Бессмертной возлюбленной»: «…мы устроим с тобой жизнь неразлучную. Какую жизнь!!! Да!!! Я плачу при мысли, что ты, вероятно, только в субботу получишь мою первую весточку… Как бы ты ни любила меня, все же я люблю тебя сильнее… Лишь проснусь, мысли мои уже стремятся к тебе, моя бессмертная возлюбленная; в каком настр
оении и где бы я ни был, постоянно жду решения судьбы. Или мы должны быть неразлучны, или я готов умереть…». Адреса и точной даты в письме не было. Его содержание не указывало, кому писал Бетховен. Один из портретов, хранившихся в тайнике, изображал юную Джульетту Гвиччарди в пору, когда ее любил Бетховен.
…Прошли многие годы. Письмо к «Бессмертной возлюбленной», портрет и соната оказались связанными в тесный узел предположений, розысков. Джульетту назвали «Бессмертной возлюбленной» Бетховена. Были высказаны и другие догадки, утверждения. Возникли споры. Так, высказывалось мнение, что Бетховен в сонате использовал сюжет стихотворения «Молящаяся» немецкого демократического поэта И. Зейме, которого композитор действительно высоко ценил, – Бетховен восхищался стихотворением, рассказывавшем о девушке, молящейся о спасении смертельно больного отца.
Многие легенды окружили сонату. А она продолжала свой путь, завоевывая сердца…
Лунная соната (От сердца к сердцу)
Спустя два десятилетия после того, как молодой Бетховен гостил у Брунсвиков в их венгерском поместье, из венгерской деревушки Доборьян отправился в Вену мальчик, которому суждено было продолжить революцию Бетховена в фортепианном искусстве.
Этот мальчик – Ференц Лист – с самых ранних лет полюбил музыку Бетховена.
В Вене юный Лист стал брать уроки у Черни. В автобиографии Черни писал, что он изучал с Листом сочинения Бетховена.
Весной 1823 года Черни привел Листа к своему учителю. Впоследствии Лист сам рассказывал об этой встрече: «Мне было одиннадцать лет, когда Черни повел меня к Бетховену… Около десяти часов утра мы проникли в две маленькие комнаты Schwarzspanierhaus (нем. – дом черного испанского монаха; так назывался дом, где Бетховен жил некоторое время), в котором жил Бетховен. Он сидел у окна перед длинным и узким столом и работал. Он посмотрел на нас мрачным взглядом, обменялся несколькими словами с Черни и замолчал, когда учитель показал мне знаком сесть к инструменту. Я сыграл небольшое произведение… Когда я кончил, Бетховен спросил, сумею ли я сыграть фугу Баха. Я выбрал фугу до-минор из «Хорошо темперированного клавесина»… Сыграв последний аккорд, я посмотрел на него. Пронизывающий мрачный взгляд Бетховена был устремлен на меня, но вдруг добрая улыбка смягчила его черты… «Можно ли мне сыграть что-нибудь ваше?» – спросил я смело. Бетховен, улыбаясь, согласился. Я сыграл первую часть концерта до-минор. Когда я кончил, он обнял меня, поцеловал в лоб и сказал нежно: «Иди, ты счастливец и сделаешь счастливыми других людей. Нет ничего лучше и прекрасней».
Это событие, по словам Листа, стало гордостью его жизни.
В 1828 году Лист в Париже. «Лунная соната» уже в его репертуаре. Первое публичное исполнение Листом сонаты во Франции состоялось в апреле 1835 года. Листу было в это время двадцать четыре года. Последний же раз он сыграл сонату за несколько месяцев до смерти. Сочинение сопровождало Листа всю его артистическую жизнь.
В апреле 1835 года Лист не играл сонату целиком: он ограничился исполнением второй и третьей частей. Первая часть исполнялась оркестром в инструментовке дирижера Жерара и под его управлением. Это было одно из многочисленных переложений Адажио: в те годы оно пелось хорами, игралось оркестрами разных составов как отдельная лирическая поэма.
Великий французский композитор Гектор Берлиоз так ее описывал: «Это заходящее солнце… Все глубоко печально, спокойно, величественно… Человек созерцает… любуется… плачет… молчит…».
Вскоре Лист вернулся к «Лунной». Произошло это в самый сложный, трудный и вместе с тем блестящий период его-жизни, когда он с безграничной смелостью проводил реформу пианистического искусства. В молодом порыве Лист в то время провозглашал право артиста исполнять так, как хочется ему, артисту, как диктует его сегодняшнее настроение. Преувеличения, произвольные добавления и изменения нотного текста стали характерной чертой игры Листа. «Как-то… – вспоминал Берлиоз об этом времени, – Лист, исполняя… Адажио перед небольшим кругом людей, в составе которого был и я, осмелился его исказить, следуя привычке, усвоенной им в ту пору в целях снискания аплодисментов фешенебельной публики. Вместо долгих протяжных звучаний басов, вместо этого строгого единообразия ритма и движения… Лист ускорял и замедлял ритм, нарушая страстными акцентами спокойствие этой печали, он заставлял греметь гром в этом безоблачном небе, которое омрачает лишь заход солнца… Признаюсь, я жестоко страдал…»
Преувеличения вызвали резко критическое отношение Берлиоза: «Ведь в данном случае к обычному мученью присоединялась скорбь от лицезрения того, как такой артист идет по пути, свойственному только посредственности. Но что, было делать?»
Шло время. Берлиоз продолжал следить за развитием пианизма Листа. В труде, размышлениях, путешествиях Лист формировался в зрелого художника, постигал всю глубину классических творений, мудрость каждого «слова» великих авторов.
И вот появилось новое и совсем другое истолкование «Лунной». Никаких преувеличений. «Не так давно, – писал Берлиоз, – человек, наделенный сердцем и умом, один из тех, встреча с которыми составляет счастье для артистов, собрал несколько друзей. В числе их был и я. Лист приехал на вечер, где застал разгоревшийся спор о ценности одной Веберовской пьесы, которой в недавнем концерте публика, то ли из-за посредственного исполнения, то ли совсем по другой причине, оказала весьма холодный прием. Он сел за рояль, чтобы по-своему ответить… Доказательство не встретило возражения, и пришлось согласиться, что гениальное произведение не было признано. Когда Лист кончил, лампа, которая освещала помещение, стала гаснуть; один из нас хотел ее поправить.
– Не делайте этого, – сказал я ему. – Если Лист захочет сыграть до-диез-минорное Адажио Бетховена, этот полусвет не помешает.
– Охотно, – сказал Лист, – но погасите совсем свет, прикройте огонь в камине, пусть будет совершенно темно. Тогда в этом мраке, после минутного раздумья, вознеслась в своей величественной простоте благородная элегия, та же, которую он некогда так нелепо исказил. Ни одной ноты, ни одного ударения не было прибавлено к ударениям и нотам автора. То была вызванная виртуозом тень самого Бетховена, величавый голос которого мы услышали. Каждый из нас молча трепетал, и, после того как отзвучал последний аккорд, все молчали… мы плакали».
В 1842 году Лист, увенчанный мировой славой, отправился в Россию, где выступил в Петербурге с пятью концертами, в одном из которых играл «Лунную сонату».
Среди слушателей был восемнадцатилетний Владимир Стасов, в будущем выдающийся критик-искусствовед. «Ничего мы еще не слыхивали на своем веку, – вспоминал он об этом вечере, – да и вообще мы никогда еще не встречались лицом к лицу с такою гениальною, страстною, демоническою натурой, то носившеюся ураганом, то разливавшеюся потоками нежной красоты и грации».
Скачать реферат