Феномен шрамирования и его репрезентация в искусстве как особые интимные отношения с телом

Каждый порез, каждый шрам, каждый ожог напоминают о конкретном случае, об определенном настроении. Я рассказала ему про свой первый шрам и про второй, я вспомнила их все.

Впервые в жизни я почувствовала, что я красивая. «Секретарша» (режиссер С. Шейнберг)

Тело до сих пор остается «активным полем дискуссий и переговоров». Человек, или то, какой(ая) он(она) есть, не всегда соответствует

тому, что «снаружи»: иначе говоря, существует проблема совпадения формы и содержания. Иногда для того, чтобы тело соответствовало внутренним ощущениям, люди осуществляют всякого рода практики, пытаясь таким образом приблизить свою внутреннюю сущность к внешней. С телом постоянно ведется работа. В современном мире, для того чтобы быть успешным, нужно своим телом соответствовать определенным нормам: стройное, натренированное, молодое, со свежим цветом лица и гладкой кожей. Массовая культура продает этот образ как удачливый и успешный, и все начинают стремиться к «идеалу». Однако не всегда все идет так гладко. «Борьба с телом или борьба за тело - это проявление властных отношений. Не удивительно, что многочисленные современные вариации на тему изменения состояний сексуальности сказались и на стремлении к измененным состояниям телесности».

Феномен шрамирования подпадает под категорию телесного эксперимента, получившего название «самокалечение» (self-mutilation). Однако исторически это далеко не новый способ общения со своим телом. «Во времена великой французской революции было модным имитировать следы от повешения (или прикосновения гильотины на шее), особенно этим увлекались экзальтированные аристократки». Сегодня толчком к данному феномену служат другие причины социального и культурного характера: к примеру, суицидальные настроения, инициированные разочарованием в материалистическом мире (уход и усталость от культуры яппи 1980-х гг. и консьюмеристских практик); прессинг информации, за которой не успеваешь, и т.д. Как реакция на этот «правильный» и красивый мир возникает культ уродства и убожества как некое противопоставление истеблишменту. Возможно, женщине здесь как носителю тела, которому приписаны четкие функции, это желание особенно близко, так как, нанося себе увечья, она пытается отрицать то тело, которое навязывает ей общество.

Фильм Мари де Ван «В моей коже» («Dans ma реаи», 2002) демонстрирует «нестандартное» отношение к своему телу. Главная героиня Эстер, нечаянно порезав ногу, замечает, что после этого случая с ее телом начинают происходить непонятные изменения, которые заставляют ее резать и кромсать свое тело. Уместно ли здесь думать о мазохизме? Если так, то в таком случае более естественно видеть еще и другого, который бы совершал насильственные действия над мазохистом. В очень утрированной форме этот союз должен быть дополнен фигурой садиста. Однако парасадист - мазохист не является идеальной, они «никогда не идут рука об руку». В принципе, они и «не образуют пару», так как мазохист — это тот же садист, который наносит увечья и причиняет себе боль посредством другого, однако по своему сценарию, он сам знает, как правильно себя «наказать», и поэтому фигура другого здесь лишь инструмент, которым мазохист «режет свое тело». Таким образом, мы возвращаемся к тому, с чего начали. В какой-то степени нанесение себе увечий может быть описано в терминах мазохизма. Лакан ставит мазохизм и садизм, определяемые им как фрустрации, вызванные попытками ассимиляции внешнего образа, который всегда остается внешним, в один ряд с нарциссизмом, агрессивностью и любовью, которые он называет «тупиками» воображаемого порядка. «Фрейд самым решительным образом заявляет, что у истоков садомазохистского влечения боль не играет никакой роли». Он обращается к насилию, которое субъект причиняет самому себе с целью приобрести над собой господство. Боль вписывается тогда, когда «петля замкнулась, когда произошло переключение с одного полюса на другой, когда другой вступил в игру, когда субъект принял за границу, за конечный пункт влечения, себя самого», и влечение уже внедряется в собственное тело субъекта. Говоря о «женском мазохизме», Лакан обращается к роли Другого и идеальному воплощению женского и мужского в психике. Последние, согласно Лакану, не могут быть описаны в терминах пассивности/активности, а скорее как «маскарад», который случается в регистре не Воображаемого, а Символического.

Здесь нам следует обратиться к субъекту как феномену, который меняется на протяжении времени и пространства, и которого можно было бы сравнить с хамелеоном, сидящим «на ветке» хронотопа. Понятие субъекта может быть подвержено анализу и деконструкции с различных точек зрения, но для нас главными будут его автономность и соотнесенность с окружающим миром. В современном обществе идет все большая индивидуализация субъекта, который утрачивает связи с общиной, он «изгнан из общины и . вынужден находить свое место в обществе», поскольку инициации в том виде, в каком она присутствовала в архаике, нет. Салецл приходит к выводу, что такого рода экстремальная индивидуализация оказывается в тупике, и выходами могут стать «либо возврат к традиции (Клитородиктомия - О.Г.), либо формирование новой групповой идентичности (пирсинг - как атрибут панковской субкультуры. - О.Г.)». Как пишет Ирина Жеребкина, «общим местом современной феминистской теории является утверждение, что актуальный сексуальный контакт с "реальным другим" все более теряет сегодня свою основу, уступая, например, мастурбационным практикам наслаждения, в которых "реальный другой" заменен "виртуальным другим" - порнографией, сексом по телефону, пип-сексом, компьютерным виртуальным сексом .». Современный субъект не видит. Другого, он потерян по причине скептицизма и неверия. Это заставляет субъекта обратиться к себе и занять позицию нарцисса, который может подвергать свое тело каким угодно модификациям. Нарциссизм возникает в результате «введения autoerotisch в организованные интересы собственного Я, эго».

Такой автоэротизм прописан в той сцене фильма Мари де Ван, когда Эстер после обеда с заказчиками идет в отель, снимает номер и, оставшись наконец-то наедине с собой, «заполучает» себя. В моменты «нормальной» жизни ее тело слишком удалено от нее. В постиндустриальном обществе с его культом определенную структуру национальной идентичности, величия зрелища национальной травмы, которые вынесли эту идентичность за пределы репрезентации. Индустрия маркетинга и рекламы, естественно, ответили на этот кризис обновлением фантазий по поводу единого государства и нации в соответствии с экономическим хаосом и беспокойством, царящим после 9/11. Я описываю данный ответ как «естественный», ибо модель национальной идентичности, унаследованная двадцатым веком, которой был брошен вызов 9/11, является моделью, повторяющей индивидуальную и массовую идентичность потребителей. В начале XX столетия президент Кальвин Кулидж объявил, что «Делом Америки является бизнес», и на протяжении этого столетия само определение американского гражданства совпадало с готовностью присоединиться к деловому контракту. Патриотизм стал совпадать с потребительскими практиками, что должно было способствовать увеличению общего достояния. Таким образом, быть хорошим гражданином означало, помимо всего прочего, быть хорошим потребителем, так как, согласно замечанию Стюарта Эвинга, в демократическом обществе потребления «его или ее долгом как примерных граждан является потребление».

 Скачать реферат