Символы в драматургии А.П. Чехова
Тревогу действующих лиц вызывает неожиданный звук – «точно с неба, звук лопнувшей струны» [634]. Каждый из героев по-своему пытается определить его источник. Лопахин, мысль которого занята одними делами, считает, что это далеко в шахтах сорвалась бадья. Гаев думает, что это крик цапли, Трофимов – филина. Авторский расчет ясен: не важно, что это был за звук, важно, что Раневской стало неприятно,
а Фирсу он напомнил времена перед «несчастьем», когда тоже сова кричала, и самовар кричал бесперечь» [634]. Для южнорусского колорита местности, в которой происходит действие «Вишневого сада», эпизод с сорвавшей бадьей вполне уместен. И Чехов ввел его, но лишил бытовой определенности.
И печальный характер звука, и неопределенность его происхождения – все это создает вокруг него какую-то таинственность, которая переводит конкретное явление в ранг символических образов.
Но странный звук появляется в пьесе не один раз. Второй раз «звук лопнувшей струны» упоминается в заключительной ремарке к пьесе. Две сильных позиции, отведенных этому образу: центр и финал – говорят об особом его значении для понимания произведения. Кроме того, повторение образа превращает его в лейтмотив – соответственно смыслу термина: лейтмотив (повторяемый образ, «служащий ключевым для раскрытия замысла писателя»[88]).
Повторение звука в конце пьесы в тех же выражениях освобождает его даже от предположительной бытовой трактовки. В первый раз ремарка корректирует версии персонажей, но пока еще и сама предстает лишь версией. Во второй раз, в финале, в ремарке об «отдаленном звуке» устраняются все земные мотивировки: ни о какой упавшей «бадье» или крике птицы здесь не может быть даже предположения. «Авторский голос в этом случае не уточняет, а отменяет все иные позиции, кроме собственной, окончательной: звук как будто приходит из неземных сфер и туда же уходит»[89].
Лопнувшая струна получает в пьесе неоднозначное значение, которое нельзя свести до ясности какого-либо абстрактного понятия или зафиксировать в одном, точно определенном слове. Дурная примета предзнаменует печальный конец, который действующие лица – вопреки своим намерениям – не могут предотвратить. Чехов показывает то, насколько мало возможностей для действия остается у человека в исторической ситуации, когда внешние определяющие силы настолько сокрушительны, что внутренние побуждения вряд ли могут быть приняты во внимание.
Меняющееся значение звука лопнувшей струны в «Вишневом саде», способность его обходиться без бытовой мотивировки разводят его с реальным звуком, который мог слышать Чехов. Многообразие смыслов и превращает звук в пьесе в символ.
В самом конце пьесы звук лопнувшей струны заслоняет звук топора, символизирующий гибель дворянских усадеб, гибель старой России. На смену России старой приходила Россия действующая, динамичная.
Рядом с реальными ударами топора по вишневым деревьям символический звук «точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный» венчает собой конец жизни в имении и конец целой полосы русской жизни. И предвестие беды, и оценка исторического момента слились воедино в «Вишневом саде» – в отдаленном звуке лопнувшей струны и стуке топора.
Звук играет важную роль в драматургии Чехова. С его помощью раскрываются те грани сценического действия, которые не могут быть переданы словесно. Ощущение тревоги передается с помощью крика совы («Иванов») и воя ветра в трубах («Чайка»). Звуки музыки в пьесах, как правило, служат воплощением одиночества героев, их тоски и потерянности, становятся символом несбывшихся надежд. В пласт вечности переводит обыденные проблемы звук набата в «Трех сестрах». А воплощению надвигающейся беды и неотвратимости гибели служат сразу два звука из последней комедии Чехова: звук лопнувшей струны и стук топора.
5.2 Символика цвета в пьесах Чехова
К цветовым обозначениям как неким символам в художественном пространстве драмы Чехов прибегает уже в пьесе «Чайка». Здесь прослеживается противопоставление двух цветов: черного и белого.
При этом белый цвет в драме неизменно связан с образом Нины Заречной. Она и в образе Мировой Души в первом действии – «вся в белом» [435]. О «белой чайке» вспоминает Тригорин в третьем действии комедии:
«Тригорин. Я буду вспоминать. Я буду вспоминать вас, какою вы были в тот ясный день – помните? – неделю назад, когда вы были в светлом платье… Мы разговаривали… еще тогда на скамье лежала белая чайка.
Нина (задумчиво). Да, чайка…» [455-456].
Так, именно на уровне цветообозначения здесь происходит объединение двух этих образов: Нина – чайка.
Черным цветовым пятно в пьесе становится Маша:
«Медведенко. Отчего вы всегда ходите в черном?
Маша. Это траур по моей жизни. Я несчастна» [427].
В этих двух образах Чехов воплощает свою веру в будущее. Нина живет будущим. Она никогда не теряет веру в себя, в людей. Эта вера помогает ей преодолевать все трудности: «Завтра меня уже не будет здесь, я ухожу от отца, покидаю все, начинаю новую жизнь…» [464]; «Когда я стану большою актрисой, приезжайте взглянуть на меня» [479].
У Маши нет никаких надежд, она устала от жизни:
«Маша. А у меня такое чувство, как будто я родилась уже давно-давно; жизнь свою я тащу волоком, как бесконечный шлейф… И часто не бывает никакой охоты жить» [443].
Именно противопоставление этих двух подходов к жизни и жизнестроительству лежит в основе антитезы цветов: белого и черного.
Ведущую роль символика цвета начинает играть в «Трех сестрах». Драма Чехова отделена от предшествующих ей пьес, появившихся почти одновременно, довольно значительным промежутком времени (комедия «Чайка» была напечатана в 1896 году, «Дядя Ваня» – в 1897, «Три сестры» – в 1901). Вероятно, именно это обстоятельство объясняет столь значительные изменения, которые произошли в художественной системе драматургии Чехова, в том числе и на уровне авторского слова. Символизация же цвета подготовлена в ремарке, открывающей драму, не только троекратным повтором именно цветовой детали костюма персонажей, но и фольклорно-поэтическим контекстом, который подключает к пьесе ее заглавие – «Три сестры».
Цветообозначение проявляет себя в этой пьесе главным образом как цветовая деталь его портрета. Т.Г. Ивлева отмечает очевидную закономерность чеховской драмы: «именно авторское слово, а не слово персонажа, фиксирует ее цветовую картину»[90].
Традиционно в пьесе «Три сестры» рассматривается характеризующая функция цвета как признак бытовой безвкусицы. Например, цветовую гамму одежды Наташи предвосхищает и одновременно негативно оценивает реплика Маши:
«Маша. Ах, как она одевается! Не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко. Какая-то странная, яркая, желтоватая юбка с этакой пошленькой бахромой и красная кофточка» [542].
Чуть позже Ольга скажет о невозможности сочетания зеленого и розового в одежде Наташи:
«Ольга. На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо! <…> просто не идет… и как-то странно…» [550].
А.Г. Шалюгин обращает внимание на фразу «как-то странно». Странность в костюме Наташи он замечает в следующем: «Знакомство с этикетом, а дамский костюм девятнадцатого столетия даже на его излете был чрезвычайно этикетен, показывает, что незамужние девицы могли надевать платья только голубого и розового цвета, а зеленый поясок могла надевать разве замужняя женщина, ибо он символизирует . добродетельность, супружескую верность!»[91].
Другие рефераты на тему «Литература»:
Поиск рефератов
Последние рефераты раздела
- Коран и арабская литература
- Нос как признак героя-трикстера в произведениях Н.В. Гоголя
- Патриотизм в русской литературе 19 века
- Роль художественной детали в произведениях русской литературы 19 века
- Кумулятивная сказка в рамках культуры
- Основные течения русской литературы XIX века
- Отечественная война 1812 г. в жизненной судьбе и творчестве И.А. Крылова, В.А. Жуковского, Ф.Н. Глинки, А.С. Пушкина