А.В. Дружинин о повестях Ф.М. Достоевского 40-х гг

При всей сложности встающих перед мечтателями зрелого периода творчества Достоевского «вековечных вопросов» о смысле человеческого бытия многих из них объединяет с героем «Белых ночей» жажда «действительной», «живой» жизни и поиски путей приобщения к ней.

Повесть Достоевского с ее «болезненной поэзией» (выражение Ап. Григорьева) по своему меланхолическому изяществу приближается к манере Тур

генева. Нетрудно заметить типологическое сходство между Мечтателем «Белых ночей» с его щемящей печалью от сознания своей ненужности на пиру жизни и «лишними людьми» тургеневских повестей (первые «лишние люди» Тургенева появились в «Записках охотника»).

Мечтатель видит тусклую прозу жизни и ординарность людей, среди которых живет. Он в мечтах стремится к высокому, героическому. «Вы спросите, может быть, о чем он мечтает? . да обо всем . об роли поэта, сначала непризнанного, а потом увенчанного; о дружбе с Гофманом; Варфоломеевская ночь, Диана Вернон, геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем .» (II, 171). Это мечтатель, который стремится к реальному. Он ждет, что, может быть, «пробьет грустный час, когда он за один день этой жалкой жизни отдаст все свои фантастические годы .» (II, 171).

Мечтатель Достоевского – обаятельное, возвышенное, страдающее существо.

Вместе с тем, герой «Белых ночей» не только жертва, но и своего рода «преступник». Он и чувствует себя перед пришедшим к нему, приятелем так, как будто «сделал в своих четырех стенах преступление» (II, 166). И это преступление состоит не в том, что он не находит общего языка со своим приятелем, а в том, что он из своей «одинокости», из своего отщепенства сделал принцип. Он замкнулся в своем уединении, залюбовался собой в своих героических мечтах. Жизнь его отвергла, а он решил презреть ее. «Но покамест еще не настало оно, это грозное время, – он ничего не желает, потому что он выше желаний, потому что с ним все, потому что он пресыщен, потому что он сам художник своей жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу» (II, 171). Этот мечтатель – «лишний человек» и «эгоист поневоле», но все же он эгоист. От его пресыщения жизнью, замкнутости, иногда высокомерного отсутствия желаний недалеко до душевного распада: превращения добрых и высоких желаний в их противоположность – в злые и даже негуманные поступки. Так формировался в сознании писателя будущий тип Ставрогина («Бесы»), Вельчанинова («Вечный муж»), антигероя «Записок из подполья».

Уже современники писателя оценили «Белые ночи» практически единодушно высоко. Такие авторитетные критики, как С. С. Дудышкин, А. А. Григорьев другие, подчёркивали, что это лучшее произведение в русской литературе за весь 1848-й год и что оно несравненно выше предыдущих произведений самого Достоевского – «Двойника», «Хозяйки», «Слабого сердца».

Отметив ведущую роль психологического анализа в творчестве Достоевского, С.С. Дудышкин в упомянутой выше статье «Русская литература в 1848 году» писал, что с художественной точки зрения «Белые ночи» совершеннее предшествующих произведений писателя: «Автора не раз упрекали в особенной любви часто повторять одни и те же слова, выводить характеры, которые дышат часто неуместной экзальтацией, слишком много анатомировать бедное человеческое сердце . В «Белых ночах» автор почти безукоризнен в этом отношении. Рассказ легок, игрив, и, не будь сам герой повести немного оригинален, это произведение было бы художественно прекрасно»[63].

Одновременно с С.С. Дудышкиным на повесть «Белые ночи» откликнулся и А.В. Дружинин. Оценка «Белых ночей» появилась в первом же «Письме Иногороднего подписчика о русской журналистике» за декабрь 1848 года, опубликованном в январской книжке журнала «Современник» за 1849 год.

Анализируя двенадцатый номер «Отечественных записок» за 1848 год, Дружинин называет «замечательнейшую между остальными статьями» (VI, 14) повесть Достоевского, награжденную «немного странным и хитросплетенным названием «Белые ночи – из воспоминаний мечтателя» (VI, 14). Как справедливо отметила А.М. Штейнгольд, «общая оценка повести вполне сочувственная»[64]. По мнению А.В. Дружинина, «Белые ночи» «выше «Голядкина», выше «Слабого сердца», не говоря уже о «Хозяйке» и некоторых других произведениях, темных, многословных и скучноватых» (VI, 14). Основная идея повести, по оценке критика, «и замечательна, и верна» (VI, 14). «Мечтательство» он считал не только специфически петербургской, но характерной чертой современной жизни вообще. А.В. Дружинин писал о существовании «целой породы молодых людей, которые и добры, и умны, и несчастны, при всей своей доброте и уме, при всей ограниченности своих скромных потребностей» (VI, 14). Они становятся мечтателями и «привязываются к своим воздушным замкам» «от гордости, от скуки, от одиночества» (VI, 14).

К недостаткам повести критик относил то, что Мечтатель поставлен вне отчетливо обозначенного места и времени и что читателю неизвестны его занятия и привязанности. «Ежели б личность Мечтателя «Белых ночей», – продолжал он, – была яснее обозначена, если б порывы его были переданы понятнее, повесть много бы выиграла» (VI, 15).

По мнению А.М. Штейнгольд, на восприятие повести Достоевского наложил отпечаток жанр фельетонного обозрения.

В отличие от литературной критики, фельетон – жанр художественно-публицистической литературы, наиболее характерные черты которого – «подвижность предмета сообщения или рассуждения, видимая «бесплановость», легкость, непринужденность композиции»[65]. Возможность художественного перевоплощения автора, наличие масок и «подставных повествователей» в фельетоне составляют приметы его жанровой сущности. Насколько же видоизменяет взгляд Дружинина на Достоевского маска Иногороднего подписчика?

Отвечая на этот вопрос, А.М. Штейнгольд указывает, во-первых, необходимость учитывать историко-национальное своеобразие фельетонного жанра в русской журналистике периода «мрачного семилетия». Еще Б.Ф. Егоров убедительно показал, что «жанр фельетона в конце 40-х – начале 50-х гг. стал следствием распада жанра литературного обозрения, созданного Белинским, месячное обозрение стало сливаться с фельетоном, точнее писалось в жанре фельетона»[66]. Во-вторых, слово «фельетонист» в 1840-50-е гг. имело особый оттенок. Оно значило «автор злободневных статей, имеющих лишь сиюминутное значение»[67].

«Письма Иногороднего подписчика…» Дружинина предельно приближены по предмету разговора к литературной критике и отличаются ослаблением собственно фельетонных признаков. В них редки образы «приятелей», корреспондентов, собеседников, придающие высказываемому характер диалога. Диалогические оценки невелики по объему и отнесены к иным сферам, чем разговор о достоинствах и недостатках новейших произведений литературы. Голос фельетониста-повествователя обретает большую, чем в критике, личностную свободу, право на субъективность впечатлений, фельетон не требует подробной и убеждающей аргументации. Отсюда, по мнению А.М. Штейнгольд, вытекает и способ выражения авторского мнения: В «Письмах Иногороднего подписчика…» повсюду господствует авторское «я», в собственно критических же статьях Дружинина преобладает местоимение «мы».

 Скачать реферат