Религиозные памятники Евпатории

Давно нет той мечети, а могила, как полагают ученые, осталась на Карантинном мысу, возле нынешнего морского вокзала. Люди читают стихи Ашыка, поют песни о его любви к гурии — небес­ной деве, которая принесла будущему поэту дар Аллаха и потом дождалась его на небесах. Поют и не замечают того, за чем ревниво следило мусульманское духовенство. Или просто про­щают поэту, ведь он Божий избранник, и

Всевышний спросит с него строже, чем с простого человека, но — за инное .

В земной жизни сила любви, да и сила личности Ашыка таковы, что он бросает вызов даже религиозным общепринятым нормам. Как всякий мусульманин, пять раз в день совершает он молитву, но когда все бьют поклоны в сторону святой Каабы, что делает Ашык Омер? На это нам ответит его дерзкая стихотвор­ная строка, всего лишь образ, но какой! «Я молюсь не в сторону Каабы — я поворачиваюсь к твоему лицу».

Произведения нашего знаменитого земляка, тюркоязычного барда, долгое время оставались недоступными. Только в 1894 году Исмаил Гаспринский издал книгу его стихов, а вторая вышла в свет еще почти сто лет спустя. Но и теперь они ждут своего переводчика, который должен, кроме обладания поэтичес­ким мастерством и знания арабского и тюркского языков, под­няться до философского осмысления мира. Чтобы понять всю глубину поэзии Ашыка Омера, надо изучить поэтов-суфистов Физулия, Руми, Саади и других, которые заметно повлияли на его творчество. Более того, надо постараться постичь сам су­физм (о кем мы расскажем позже). К примеру, некие высшие идеи передаются поэтом символически, через образы соловья и розы. Здесь опять слышится перекличка с Есениным. Помни­те? «Слышишь, розу кличет соловей .».

По-настоящему осмысленные стихи Ашыка Омера могут явить нам отголоски той восточной мудрости, которую так и не постиг пресыщенный цивилизацией Запад. А пока давайте, почитаем в готовом переводе то, что проще, что в равной мере подходит для любой страны, для любого времени:

Что-то с миром случилось: в нем нету покоя,

Благородство и честность пропали куда-то,

Справедливость исчезла — ведь время такое,

Что никто не жалеет ни друга, ни брата.

Все кичливыми стали, а чем тут гордиться,

Если в душах одна лишь жестокость таится?

Все к наживе и роскоши стали стремиться,

Забывая о сердце, — какая утрата!

Совершенство в нужде, а ничтожество в славе.

Торжествует любовь лишь в богатой оправе,

Но, Омер, ведь на Бога пенять мы не вправе,

Люди сами в несчастьях своих виноваты.

***

Кому-то смерть принять, кому-то жить

Так власть свою вершила ты, судьба.

В ту чашу, что пришлось мне осушить,

Любовь и хмель вложила ты, судьба.

Все потерял — богатства мне не впрок,

Закон любви, зачем ты так жесток?

С бедою сладишь — горе на порог,

Не зря меня страшила ты, судьба.

Ты разлучила с розой соловья, —

Подобно им в разлуке с милой я,

Вдали мой дом и родина моя, —

Жизнь оборвать решила ты, судьба.

Так я, Омер, с печалью говорю.

Без друга я один, в чужом краю,

Меня всего лишила ты, судьба,

Но никого за это не корю я.

Теперь, после посещения православного храма и мечети, хо­рошо бы пройти в городской сад над морем, отдохнуть среди деревьев, поразмышлять над тем, что увидели, о чем узнали. А летом лучше спуститься к воде, отплыть от берега. Море снимает лишние эмоции, переключает нас на мысли простые и вместе с тем глубокие (хоть сама бухта и мелкая).

Глядя с моря на эти купола и минареты, можно задуматься о единой природе всякой религии, о миролюбии, о терпимости ис­тинно верующих ко всем, кто верует так же искренне, но по-другому, и молиться идет в другие храмы. Или считает себя вовсе непричастным к религии, а в молитвенные сооружения заходит просто как в музей. До чего же глубоко и порой безот­четно теплится в наших душах призрачный светоч веры! Бес­тактно звучат даже сами вопросы о том, верующий вы или нет. Вера — понятие личное, интимное, и вопросы о ней мы вправе задавать только самим себе .

Можно внимательно поглядеть под ноги и, еще находясь под впечатлением величия и безвременности Божьих храмов, обра­тить взгляд в прошлое. Интересно и, пожалуй, жутковато пред­ставить себе толпы, легионы людей, заходивших в это море так же, как мы, на этом месте. Кто был первым? Должно быть, кроманьонец или даже неандерталец, уставший после охоты и запыленный в степи. Так же ласково светило это солнышко, и дети неандертальца не меньше наших детей любили плавать и нырять, а потом копаться в горячем песке, подгребать его к себе, зарываться в него . Правда, оглядывались чаще: неспокойное было время. Сколько же людей оставляли следы на этом песке, если принять за аксиому, что наша цивилизация была первой, как учили в школе? А сколько поколений пройдет здесь после нас? Но еще лучше — ни о чем не думать на пляже, а просто отдыхать, как тот первый «курортник» с каменным топором, от­дыхать душой и телом. Ведь завтра нам предстоят новые, тоже содержательные экскурсии, и мы должны успеть приготовиться к ним — надо просвежить голову, да и ногам дать передышку.

Обитель дервишей

Бог един, но люди по-разному обращаются к нему. Собор Святого Николая стоит рядом с мечетью Джума-Джами, и при желании это можно рассматривать не как случайность. Здесь православные, там правоверные. Как на Западе христианство наступало, подминало и вбирало в себя языческие культы, так ислам подминал под себя и синтезировал предшествовавшие во­сточные верования. В древних священных местах строились новые храмы, и многие языческие обычаи ложились в основу объединяющей религии. Одним из ее направлений стал в VIII веке суфизм — братство дервишей, очень распространенное на средневековом Востоке. Ведь в одном только Константинополе насчитывалось до двухсот орденов странствующих мусульманс­ких монахов! Были они и в Крыму.

Что же такое суфизм? С уверенностью можно сказать толь­ко то, что он — одно из самых парадоксальных и при этом самых устойчивых явлений религиозной культуры Востока. Нынешний глава суфийского ордена Ниматуллахи шейх Джа-вад Нурбахш пробует дать такое определение: «Суфизм — это путь к Истине, единственное средство передвижения на кото­ром — Любовь. Метод суфизма состоит в том, чтобы смотреть только в одном направлении, а его единственная цель — Бог». В духовном самосовершенствовании, в мистике, в эзотерике су­физм образует мостик между культурами Запада и Востока. «Уединение в обществе, странствия на родине, внешне с людьми, внутренне с Богом». Так говорил о религиозной деятельности странствующих суфийских монахов — дервишей — Бахааддин Накшбанд (XIV век), один из самых известных наставников «Пути к Истине». Но сколько бы ни рассказывали об этом «Пути» — все объяснения получатся неточными, примитивны­ми и, в конечном итоге, ненужными. Такова природа суфизма, ее надо почувствовать, чтобы понять. Даже сами шейхи утвержда­ют: «Все то, что можно выразить словами, не есть суфизм». Поэт Джалаладдин Руми (XIII век) выразил это еще доходчивее: «Когда влюблен, стыжусь всего, что о любви сказал». Об этой же любви говорит он с присущим поэту максимализмом: «Опь-янись ею так, чтоб не проснуться и во время Страшного Суда!»

 Скачать реферат