Дети и война

2 декабря немцы вошли в город. Два дня перед этим улицы были пустыми. Через город летели снаряды. Взрывы гремели с западной и восточной сторон. С ближайшей колокольни строчил пулемёт. К вечеру 2 декабря пулемёт замолчал, взрывы смолкли. Уже в сумерках в окно мы увидели, как по другой стороне улицы шли цепочкой солдаты в зеленых шинелях. «Это немцы», - сказала мама. Моя душа ушла в пятки. Загрем

ели ворота. Мама перекрестилась и пошла открывать. Вошли двое солдат с автоматами. Один автоматом направил маму в другую комнату, заставил открыть платяной шкаф – искали русских солдат. Я стояла перед входом в комнату и дрожала, коленки ходили ходуном. Другой солдат стоял напротив, и я ощущала, что и он дрожит, бравым завоевателем он мне не показался. На другой день рано утром тихонько постучали в окно, потом забежали в дом два красноармейца, попросили у мамы штатскую одежду, а шинели бросили. Шинели мама закопала в снег на огороде. Мне она об этом рассказала, только когда пришли наши. Она долго хранила шинели, ждала, вдруг солдаты вернутся.

Немцы в городе были всего 4 дня. Шарили по магазинам, хотя там ничего уже не было, разбивали там окна, мусорили. В большом Вознесенском соборе, закрытом перед войной, устроили конюшню. Соседи говорили, что немцы ехали на подводе, стучали в окна, собирали теплые вещи.

Три дня было тихо. На четвертый опять началась стрельба. Бухали пушки, снаряды летели над городом. Как потом стало известно, это было генеральное наступление Красной Армии по всему западному фронту. 9 декабря, чуть посветлело, прибежала соседская девочка: «Тетя Поля, наши пришли!» - «Не врешь, Нина?» - «Честное ленинское», - такая у нас клятва была. «Ну, если кричит «ленинское» на всю улицу, значит, правда»,- обрадовалась мама. Потом увидели наших солдат в серых шинелях, с винтовками наготове - они шли посреди улицы, настороженно глядя по сторонам, но немцев и след простыл.

На другой день, на площади Революции, где были братские могилы еще со времен революции и гражданской войны, хоронили погибших солдат и жителей города.

Быстро наладили электричество, радио, ремонтировали школы. Одна школа сгорела, в остальных были выбиты окна. В школах вновь были организованы госпитали, а мы в конце января пошли учиться в помещении Учительского института. В нашем классе учились несколько девочек, эвакуированных из Брянска и Орла. Они рассказывали ужасы о своих бедствиях в дороге.

Начались бомбежки города. Если это случалось во время уроков, мы прятались под парты, а учительница залезала под стол, на случай, если разобьются стекла. Если бомбардировка затягивалась, уводила в подвал, там было оборудовано бомбоубежище. Было слышно, как содрогалась земля. А директор института ходил меж нами и подбадривал призывом А. Макаренко (известный педагог и писатель) «Не пищать!» Мы старались не пищать. 8-й класс мы закончили за 4 месяца.

После освобождения города от немцев в первый раз с задания вернулся брат Вася. Его отпустили на несколько дней отдохнуть. Рассказал, что их вдвоем с одноклассником, тоже Васей, забросили в тыл к немцам недалеко от Орла. Они выполнили задание и возвращались. Ночью они должны были перейти линию фронта, но напоролись на немецких часовых. Их обстреляли, и друг Васи был убит. Брат лежал рядом с убитым, когда подошли два немца. Один из них наставил на Васю винтовку, но другой её отвел и Васю повели в ближайшую избу. Его допрашивали, а потом вместе с другими арестованными увезли в орловскую тюрьму. Там Вася встретил другого одноклассника и когда их уводили из тюрьмы куда-то еще, им удалось бежать. Вася был весь завшивевший, в волосах появилась седина.

Рассказать матери убитого товарища о смерти сына он не мог, попросил маму. Мать одноклассника позже ездила в то место, где погиб и был похоронен её сын. Жители ей рассказывали, как допрашивали и били нашего Васю.

Лето 42 года было для города очень напряженным. Отброшенные от Москвы немцы стали подходить со стороны Воронежа, с юга. Всех жителей мобилизовали копать противотанковые рвы с юго-западной стороны города. Мы, школьники, тоже были направлены на эту работу. Рвы были глубокие, копать было тяжело, да еще началась жара. Позже наш класс во главе с учительницей литературы послали в садоводческий колхоз в 30-ти километрах от Ельца собирать с молодых яблонь червяков. Работа легче, чем копать рвы, хоть и противная. Но никто не роптал. Недели через две стала слышна канонада и нам предложили уходить. На дорогу дали хлеба и сливочного масла. Шли пешком, ночевали в деревне, в избе на полу.

Пришли мы в уже опустевший город. Предприятия эвакуировались, жители тоже начали двигаться на восток. Город часто бомбили. По улицам шли танки, бронемашины, шум стоял и днем и ночью. Из военкомата к нам на постой часто направляли солдат: иногда по несколько дней жили по двое-трое. Часто ночью раздавался стук в окно – переночевать только до утра.

На этот раз наши войска после тяжелых боев за Воронеж отбросили немцев, и мы вздохнули свободнее.

С 1 сентября пошли в школу. Но почти весь месяц нас посылали в колхозы на уборку картошки, помидоров, свеклы. Школа не отапливалась, зимой стены покрывались инеем. Сидели одетые, писали карандашом между книжных строк – тетрадей не было, чернила в непроливашках замерзали. Но учились все хорошо, одержимо. В школу приходили даже больные, боялись пропустить. Как-то ночью близко от школы упала бомба, выпали стекла из окон. Мы две недели не учились, но рвались скорее в школу. У меня интерес к учебе появился именно с 9 класса, видимо трудности мобилизуют духовные и физические силы. Осенью 42 года я вступила в комсомол: ждала, когда 15 лет исполнится, и тут же подала заявление. Зоя Космодемьянская была для нас незыблемым авторитетом и примером. После приема в комсомол часто стала получать поручения – в основном по ночам дежурить в госпитале.

К весне 43-го участились бомбежки. Прилетали как по часам – к семи вечера. Раздавался вой сирены – воздушная тревога. Однажды ранней весной в сумерках, чтобы успеть до тревоги, я пошла за водой к колонке. Подбежала ко мне девочка, сказала, что надо идти в госпиталь дежурить. Госпиталь находился в здании театра. Я поставила ведра и ничего не сказав маме, помчалась, несмотря на сирену и гул самолетов. В театре где только не лежали раненые – партер, ложи, балконы, фойе, сцена – всё было заполнено, так тесно, что трудно пройти. Горят коптилки, стон. Только и слышно: «Пить, пить…» В основном приходилось ночи напролет поить раненых. Пришла домой. Мама только рано утром узнала, что я в госпитале – за мной пришла комсорг и, узнав, что меня нет, догадалась и успокоила маму.

В начале лета нас отправили на прополку в поле, но я оказалась не годной к такой работе – сожгла лицо на солнце до мяса, едва залечила. Потом недели три работали на лесозаготовках: рубили сучья с поваленных деревьев, складывали в кучи. После этого мама, она работала в госпитале, оформила меня на 2 месяца санитаркой. Я сутки работала, двое отдыхала. Папа к тому времени вернулся и был на казарменном положении. Родители так составили свои дежурства, что я ночевала с кем-нибудь из них. Когда оставалась с мамой, я не боялась бомбежек. Мама, верующая, скажет, - «что Бог даст» и, намаявшись на работе, крепко заснет. И я засыпала, когда близко не взрывалось. А когда оставалась с папой, паниковала. После каждого взрыва бегали то во двор, то залезали под кровать. Папа рассуждал так: от прямого попадания не спастись, а если обвалится крыша, то кровать выдержит, живы будем. Но долго под кроватью не мог, опять бежали во двор. И так, пока не заканчивалась бомбежка. На соседней улице прямо в середину дома попала бомба, осталась большая воронка. А однажды, выйдя на улицу, узнала от соседей, что госпиталь разбомбило. А мама на дежурстве! Я со всех ног побежала, но оказалось, что разбомбили другой госпиталь, одни стены остались. Говорили, что кое-кто спасся, прижавшись к стене.

 Скачать реферат