Конструирование насилия

Как и множество других феноменов, насилие конструируется потому, что качества стимулов, т.е. их физическая природа, принципиально не передаются. Хайнц фон Фёрстер так говорил о специфике работы различных рецепторов: «Все они остаются "слепыми" к качественной стороне своих стимуляторов, реагируя лишь на количественные аспекты. Столь необычный факт не должен вызывать удивление, поскольк

у в действительности "где-то там" не существует ни света, ни цвета, а лишь электромагнитные волны; "где-то там" нет ни звуков, ни музыки, лишь периодические колебания давления воздуха; "где-то там" нет ни тепла, ни холода, лишь движущиеся молекулы с большей или меньшей кинетической энергией и так далее. В конечном итоге, безусловно, нет "там" и боли». Последнее в данной цитате высказывание о боли является для нас особенно важным. Вследствие того что насилие создается в рамках внешнего наблюдения, центральной проблемой фактически становится проблема переживания боли другого. Боль — это качество, и потому она принципиальным образом не передается от одного человека к другому: болевые ощущения другого конструируются наблюдающим субъектом по существу на основании собственного прошлого опыта, который в том или ином виде проецируется на другого. Сказанное позволяет понять, почему некоторые события или поступки других людей одними воспринимаются как насильственные по своему характеру, а другими - как не имеющие отношения к насилию. Связано это главным образом с тем, что процесс конструирования насилия строится на базе механизма идентификации с субъектом, являющимся пассивным объектом насильственных действий, т.е. идентификации с «жертвой» насилия. Очень характерно, что в рамках внешнего наблюдения идентификация с «агрессором», активным субъектом, продуцирующим насильственное влияние, не приводит в конце концов к разворачиванию конструирования насилия, к тематизации феномена насилия.

Лишь идентификация с «жертвой» насильственного акта дает возможность прочувствовать ту или иную степень так называемой «реальности» насилия, которая на самом деле является конструкцией, однако всевозможными способами прячет, камуфлирует свою сконструированность, свое искусственное происхождение. Поскольку насилие создается в границах дистанцированного наблюдения, оказывается, что дистанция в данном случае является амбивалентной, так как феномен физического насилия принадлежит неминуемо к сфере телесной близости, к переживанию болезненных ощущений тела. Поэтому восприятие каких-либо действий как насильственных и тесно связанная с этим идентификация с «жертвой» насилия строятся одновременно как на сокращении дистанции, заангажированности в (конечно же, воображаемые) перспективу и переживания «жертвы», с одной стороны, так и на ощущении отстраненности, т.е. некой дистанцированности, с другой стороны.

Без тени сомнения можно утверждать, что наша точка зрения является по существу как скептической, так и релятивистской, что, собственно, и подразумевается определением феномена насилия как такого, что вырабатывается в границах внешнего, отстраненного наблюдения за действиями и поступками других людей. Однако очень важно обратить внимание на то, что насилие, как и все остальное, не конструируется произвольно: оно необходимо конструируется главным образом на основании культурных конвенций, норм и паттернов. Таким образом, мы приходим также к пониманию дискурсивной обусловленности создающей насилие интерпретации. Не имеет смысла говорить о насилии как интерпретатив-ном феномене вне анализа тех дискурсов, которые практически ставят границы нашим интерпретациям и которые в значительной мере мотивируют характер и направленность этих интерпретаций. Не случайно французская школа анализа дискурса основывается на «несубъективной теории чтения», так как субъект здесь не считается источником смысла и не несет ответственности за его производство, хотя и рассматривается как часть такого производства.

Субъект лишь впадает в иллюзию пребывания у истоков смысла, поскольку действительным местом образования смысла (его «матрицей», как говорит Мишель Пешё) является дискурс, т.е. некоторый набор правил в границах идеологических формаций, который, собственно, и определяет то, что может и что должно быть сказано. Это значит, что слова (и знаки вообще) меняют смысл в зависимости от того, какую дискурсивную позицию занимает говорящий или интерпретирующий субъект.

Имеет ли порнография непосредственное отношение к насилию? Можно ли утверждать, что порнография объективирует женщин, насильственно превращая их в объекты, или что порнография эксплуатирует образы сексуального насилия в отношении женщин? Проблема кроется в том, что на вопросы о связи порнографии с насилием невозможно ответить нейтрально и непредубежденно: в признании указанной связи или ее отрицании непременно сказывается дискурсивная нагруженность интерпретации. Связывание порнографии с насилием в том или ином виде и, таким образом, наличие антипорнографической позиции являются в большинстве случаев реализацией радикального феминизма, выступающего в роли порождающего дискурса, создающего определенную перспективу, определенную картину мира и в конечном итоге определенную конструкцию насилия. И наоборот - отрицание прямой связи порнографии с насилием является воплощением дискурса либерального феминизма, в чьих границах нет места для жесткой критики порнографии и, казалось бы, существующего в ней угнетения женщин, которое в данной перспективе не выглядит уж столь очевидным и несомненным.

Момент, когда насилие конструируется дистан-цированым субъектом (субъектами), занимающим(и) ту или иную позицию(ии) в дискурсивном поле, открывает специфические возможности по навязыванию другим интерпретативной конструкции насиль-ственности некоторых событий в прошлом. Особенно остро данный момент актуализируется тогда, когда навязывание конструкции насилия совершается по отношению к самим участникам какого-либо события в прошлом и при этом их собственная точка зрения практически не учитывается, в то время как для релевантного определения насилия следует учитывать также состояние и поведение обеих учавство-вавших сторон (релевантность или нерелевантность интерпретации, конечно же, никак не влияет на ее конструирующий характер, ибо это ни в коем случае не проблема наличия или отсутствия корреспондент-ности).

Так, в фильме «Оазис» (, режиссер - Ли Чан Дон) Джон Ду обвиняют в изнасиловании Гон Джу - девушки, страдающей церебральным параличом. Типично, что версию об изнасиловании Гон Джу создали ее родной брат со своей женой, заставшие поздним вечером Джон Ду и Гон Джу занимающимися любовью: превратно толкуя особенности поведения Гон Джу, они интерпретируют их как проявление посттравматического состояния и легко убеждают всех окружающих - и в первую очередь полицию - в факте изнасилования. Лишь младший брат Джон Ду выражает кратковременное сомнение в наличии изнасилования, а его вопрос к брату Гон Джу о том, интересовался ли он у самой Гон Джу о произошедшем, фиксирует одну из ключевых проблем данной ситуации: мнением Гон Джу — девушки-инвалида, являющейся крайне уродливой с точки зрения социальных конвенций красоты, - никто по-настоящему не интересуется, все безоговорочно воспринимают ее как жертву насилия. Очень характерным в этом смысле выглядит эпизод допроса Гон Джу в полицейском участке, где вместо нее ответы фактически дает жена брата Гон Джу, сидящяя рядом, а сама Гон Джу, крайне волнуясь, не может сказать ни слова. Таким образом, оказывается, что мнение маргинальных в социальном плане субъектов не имеет значения на фоне суждений и оценок субъектов с более высоким статусом. В «Оазисе» эта ситуация заострена до предела, так как маргинальные субъекты - это сами участники события, которым по существу (в том числе и институциональным путем) навязывается версия о насилии.

 Скачать реферат