Абсурдность мира и мир абсурда Даниила Хармса

Многие стороны поэтики Хармса, кажущиеся проявлениями “распада повествования”, могут быть поняты как результат сознательной и конструктивной повествовательной стратегии автора. Однако накопление большого количества отклонений, безусловно, увеличивает “непонятность” текста. Поэтому одновременно автор развивает стратегии компенсации, упорядочения и гармонизации произведений. Выстраивая текст, Хар

мс отталкивается не от интуитивного видения целого. Его путеводная нить – стремление произвести впечатление, удивить, поставить в тупик читателя. При этом удастся ли ему самому не зайти в тупик как повествователю, объединить и завершить текст – зависит от случая, то есть от потенциала неожиданного и смешного, заложенного в начальных и поворотных точках сюжета. Не удивительно, что такое огромное количество текстов Хармса осталось незавершенным уже в самом начале.

Важнейшим фактором, формирующим единство и своеобразие художественного мира Хармса, является смех. Сам писатель в записи “О смехе” (1933) говорил: “Есть несколько сортов смеха. Есть средний сорт смеха, когда смеется весь зал, но не в полную силу. Есть сильный сорт смеха, когда смеется только та или иная часть залы, но уже в полную силу, а другая часть залы молчит, до нее смех, в этом случае, совсем не доходит. Первый сорт смеха требует эстрадная комиссия от эстрадного актера, но второй сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться”.

“Анекдоты из жизни Пушкина” (1939) обычно рассматриваются как пародии на обывательские представления о великом поэте. Между тем для обывателя классик литературы никак не может быть персонажем подобных текстов, для поэта Пушкин – сакральная фигура. Подобные произведения Хармса (сценка “Пушкин и Гоголь”, 1934; “О Пушкине”, 1936; рассказик об Иване Сусанине “Исторический эпизод”, 1939) построены на двояком эффекте. Пушкин, Гоголь, Иван Сусанин и тому подобные персонажи подчеркнуто, демонстративно теряют всякие ассоциации со своими реальными прототипами, за исключением имен. Для него самого нет никакой связи между Пушкиным и Пушкиным, но спровоцировать недоумение и агрессивное раздражение тех, для кого такая связь незыблема, он стремится. Таким образом осмеивается уже не герой, а читатель.

Аналогичный характер имеют циничные тексты и записи о детях: «Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать; Склонность к детям – почти то же, что склонность к зародышу, а склонность к зародышу – почти то же, что склонность к испражнениям» (“Статья”, <1936-1937>). Это не проявление особых психических свойств самого автора, а литературная стратегия, отчасти продолженная и во внетекстовом поведении Хармса.

Обращаясь к природе смешного, писатель настойчиво конструирует такие формы комического, над которыми невозможно смеяться наивно, которые заставляют читателя перешагивать через определенные внутренние барьеры. Тот, кто смеется над черно-циничным юмором Хармса, всегда в начале испытывает легкое чувство смущения, растерянной стыдливости, сам как бы удивляясь своему смеху, и может смеяться в полную силу, только осознав художественную условность.

Абсурдность изображения мира в поэтических и прозаических текстах Хармса имеет свою специфику. В его прозе выстраивается своеобразное взаимодействие: автор – герой – читатель. Никаких прямых оценок своим героям он не дает. Читатель оказывается перед выбором. Если он воспринимает произведения Хармса как смешные, автор вступает с ним в своеобразный союз – и осмеивает героя-“недочеловека”. Если читатель оценивает писания Хармса как несмешные и лежащие за пределами “нормального” искусства (или искусства вообще), тогда автор вступает в единение с героем – и осмеивает читателя. За это основная масса читателей во времена Даниила Хармса считала его искусство чем-то ненормальным, ужасным и противоречащим общественному вкусу.

Но это не мешало самому читателю считать себя гением. Хармс, с непостижимой для обыкновенного человека неожиданностью, составлял слова, а также демонстрировал и подтверждал свою гениальность своим поведением, которое началось еще в детстве. Наконец, он сам сказал об этом, хотя и пытался, как мог, скрыть неопровержимость факта вполне ложной скромностью и все окончательно запутывающим чувством юмора: «Я вот, например, не тычу всем в глаза, что я обладаю, мол, колоссальным умом. У меня есть все данные считать себя великим человеком. Да, впрочем, я себя таким и считаю. Потому-то мне и обидно, и больно находиться среди людей, ниже меня поставленных по уму, и прозорливости, и таланту, и не чувствовать вполне должного уважения. Почему, почему я лучше всех?»

На этот вопрос ответить действительно не просто, как и на всякий вечный вопрос, который вечно задает себе художник. Тем более, опять же, надо сделать скидку на юмор, удельный вес которого никто не в силах рассчитать. К тому же автор текста сравнивал себя таким самоотверженным образом не с кем-нибудь, а со своими ближайшими друзьями — Николаем Олейниковым, Евгением Шварцем, Николаем Заболоцким. А они при этом на него ничуть не обижались, даже любили, что говорит, опять же, об их природном чувстве юмора, которое в те двадцатые–тридцатые годы было чем-то вроде эпидемии, противостоящей, впрочем, эпидемии неукротимого революционного пафоса. Но, что бы ни говорил о своих друзьях Хармс, он очень ценил их и до конца своей жизни шел вместе с ними рука об руку. А жизнь, несмотря ни на что, писатель умел оценивать с присущим ему юмором и оптимизмом, хотя она не всегда была благополучна.

Впрочем, поначалу творческая судьба Хармса складывалась неплохо. В 1928 году были напечатаны три книги, в 1929-м тоже три, но в 1930-м – уже две, в 1931-м – всего одна, а в 1932-м – вообще ни одной. До последних лет жизни поэта свет увидели еще две книги. Итого – одиннадцать. По одному произведению в каждой. Ни одного своего сборника автор так и не подержал в руках. Власть не хотела признавать столь необычного автора и независимую личность.

В 1937 году детский журнал “Чиж” опубликовал небольшую песенку Даниила Хармса:

Из дома вышел человекС веревкой и мешкомОтправился пешком,Он шел, и все глядел вперед,И все глядел вперед,Не спал, не пил,Не спал, не пил,Не спал, не пил, не ел,И вот однажды, поутру,Вошел он в темный лес,И с той поры, и с той поры,И с той поры исчез .

Через некоторое время Даниил Ювачев вышел из дома и тоже исчез… 23 августа 1941 года, в начале войны, Хармс был в третий – и в последний раз – арестован. А в начале 1942 года он умер в новосибирской тюремной больнице. Ему было отпущено всего 36 лет…

Страницы, посвященные Хармсу, “не проходили”, книги его были сняты с полок детских библиотек, а само имя талантливого мистификатора надолго предано забвению. Однако творчество его, спустя время, все же нашло своего читателя, творчество удивительно яркое и неподражаемое, творчество человека, чье имя в какой-то мере стало отражением своей эпохи, смешной и абсурдной, великой и трагической одновременно.

Заключение

 Скачать реферат