Семиотические аспекты политического дискурса

В данной главе мы пытаемся «завершить» коммуникативную теорию Бахтина как теорию политической коммуникации, способную наметить общие подходы к анализу политического дискурса периода его становления.

1.3 Теория политической коммуникации: «парадигма Бахтина»

Эмпирические исследования социальной и политической коммуникации (особенно СМК и СМИ), направленные на выявление её эффективн

ости, проводились со времен «Великой Депрессии» во многих странах мира, в том числе в России. Постепенно на базе этих исследований начали выстраиваться общесоциологические, а затем и социолингвистические обобщения. Коммуникативные процессы получили привязку к проблематике политической структуры - формационной (в работах, публиковавшихся у нас) или цивилизационной (в трудах, выходивших за рубежом). И хотя занимавшиеся данными проблемами ученые нередко исходили из существенно отличавшихся друг от друга методологических установок, были выявлены некоторые общие параметры идеальных моделей политической коммуникации.

Указанные модели cтроились на концептах «коммуникатор», «коммуникант», «трансляция», «коды» («кодирование», «декодирование»), «канал трансляции», «локал распространения информации» и т.д. Огромная популярность этих концептов и опиравшихся на них моделей объяснялась тем, что с их помощью удалось раскрыть ряд неявных структур политической реальности. Понятие коммуникации вошло непосредственно в систему философских и социолингвистических категорий и методологических проблем. Благодаря этому стала отчетливо видна связь проблематики коммуникации с проблемами не столько непосредственно политической структуры, сколько специфики человеческой личности.

Наряду со спецификациями «Хомо Сапиенс», «Хомо Фабер», «Хомо Политикус», «Хомо Люденс» и т.д. - перечень заведомо не полный - могла бы возникнуть спецификация «Хомо Коммуниканциес» (Человек Общающийся). К тому были все или почти все предпосылки. Тем не менее, этого не произошло.

Элементы новой парадигмы политического философствования были заложены, пожалуй, только в работах М.М. Бахтина[8,9]. На место обычной для экзистенциалистско-персоналистских школ постановки вопроса, как возможна политическая коммуникация, как она осуществляется, к каким последствиям приводит, М.М.Бахтин поставил «перевернутый» вопрос, каково то существо, способом политического бытия которого выступает коммуникация. При этом ученый имплицитно поднимает и более сложный вопрос-дополнение, всегда ли это существо таково, что способом его социального бытия является коммуницирование. Тем самым он встраивает проблему в историческую онтологию. В «Эстетике словесного творчества»[9] и других трудах Бахтин описывает коммуникацию, опираясь на термин «высказывание» как репрезентант дискурса в его социальной трактовке. Высказывание понимается им не только и не столько в виде способа передачи одним лицом («Я») другому некой информации или «работы» системы по трансляции информации и организации интеракции. Наиболее важен для нас подход, интерпретирующий высказывание в качестве пространства становления реальности, в т.ч. политической. Именно он и намечен в «парадигме Бахтина».

Согласно Бахтину, высказывание протекает не внутри коммуникативных сетей, культуры и общества, а существует на границе между «Я» и «Другим», включая в себя и интенции «Я», и интенции «Другого», в которых (.для «Я») и представлено «общество». Каждый раз в процессе общения мы имеем дело с человеком, но воспринимается он нами как представитель некой структуры, как социальный агент.

Вполне понятно, что конкретное содержание этих интенций уникально и единственно, посему их изучение - акт скорее художественный, нежели научный или философский. Вместе с тем тип отношений между «Я» и «Другим», воплощаемый в высказывании, его архитектоника есть ядро социальности.

Какие же элементы в структуре высказывания определяют его принадлежность к тому или иному типу? Вслед за Бахтиным можно выделить три таких элемента: «авторитарное», «внутренне убедительное» и «мое» слово. Их взаимосвязь и образует «устойчивые» формы политического взаимодействия.

Авторитарное слово представляет собой мир «оговоренных», «чужих» предметов, в который входит человек. Оно не изобретается, а преднаходится человеком в обществе и культуре; оно обращено к индивиду из прошлого, и ему, остается только внимать. «Я» не в состоянии ассимилировать авторитарное слово, «переломить» его своими интенциями, обладать им. Такое слово требует отношения к себе как к «целому». «По частям» авторитарность не функционирует. Это абсолютно чужое слово, застывшее и окостеневшее. Частными случаями авторитарности (помимо авторитарности как таковой) выступают традиционность, общепризнанность, официальная социальность.

Конституирующий признак авторитарности - дистанцированность. «Я» может сколько угодно окружать авторитарное слово и панегирическими, и хулительными контекстами - оно не становится менее авторитарным. В речи и в поступке оно присутствует качестве «чужеродного тела», не допускающее по отношению к себе «фамильярности», парафраза, игры. Говоря словами Бахтина, «оно входит в наше сознание компактной и неделимой массой, его нужно или целиком утвердить, или целиком отвергнуть. Оно неразрывно срослось с авторитетом - политической властью, лицом, религиозной догмой, - оно стоит и падает вместе с ним» [17, с.156]. Наряду с. дистанцированностыо, авторитарность характеризуется целостностью и наличием четких официально-легальных форм «овнешнения». Авторитарное слово с легкостью находит для себя соответствующие языковые средства.

Другой разновидностью «чужого» слова в структуре высказывания является внутренне убедительное слово. Оно теснейшим образом смыкается, сплетается с «моим» словом, иногда заменяя его. Оно – «полусвое» и «получужое». Внутренне убедительное слово, в отличие от авторитарного, принципиально не завершено, открыто, «в каждом новом диалогизирующем его контексте оно способно раскрывать все новые смысловые возможности» [17, с.158]. Из комплекса внутренне убедительных слов постепенно формируется «мое» слово. Если авторитарное слово значимо по определению, то внутренне убедительное индивид постоянно подвергает «проверке на истинность», определяет границы его применимости. Цель этого процесса заключается в том, чтобы признать такое слово своим или отвергнуть, вытеснить его как чужое. Но отторжение внутренне убедительного слова как чужого не означает удаления его из реальности. Напротив, «Я» продолжает беседовать с ним как с чужим, когда-то значимым для него и сейчас значимым для других. «Я» знает о его наличии и, следовательно, может заключить с ним некий «договор», наметить принципы взаимодействия (типа взаимодействия сказочного героя с тридевятым царством или «принципов мирного сосуществования» государств с различным общественным строем). Внутренне убедительное слово идентифицирует себя через речь индивида и определяет его «области доверия», ориентиры и авторитеты.

Водоразделом между авторитарным и внутренне убедительным словом служит отношение «официальности». Авторитарное слово – всегда официально. Оно поддерживается авторитетом политического института, срастается с этим институтом, определяя собой его смыслы в реальности, а также стратегии поведения, предписываемые им субъекту (агенту). Что же касается внутренне убедительного слова, то оно может обладать, а может и не обладать официальным статусом.

 Скачать реферат