Основные темы творчества К.М. Симонова в 1950-1970-е годы

В 1960-е годы в советской литературе стал очевиден по­ворот к исследованию нравственных конфликтов как преобладающих и наиболее существенных. Этот поворот отразился и в творчестве Симонова, что явствует из ана­лиза таких его произведений, как «Пантелеев», «Лева­шов», «Живые и мертвые», «Четвертый». Но важно сказать о том, что необходимость коренных изменений в сфере художественного исследования

Симонов предвидел уже значительно раньше. Сошлюсь на неопубликованное письмо Симонова к одному начинающему драматургу: «Каких бы тем ни касалась литература, и драматур­гия в частности, что бы она ни брала предметом своего изображения — верфь, или строительство завода, или повышение урожайности,— в центре должна стоять мо­ральная проблематика, проблема моральных качеств, свойств человека, моральных решений, которые он дол­жен принимать для себя в жизни. Тогда, если это будет на первом плане и если через это будет показываться все остальное, зрителю, который борется за колхозный уро­жай, будет интересна пьеса о верфи, а зрителю, работаю­щему на верфи, будет интересна пьеса о борьбе за кол­хозный урожай, ибо главным в пьесе будут не детали, не профессиональное, разное, что их отличает друг от друга, а существо человеческой души, человек, ум, взгляды его, то есть то, что объединяет всех разных людей, независи­мо от круга их интересов и различий профессий». Это письмо, датированное 18 августа 1947 года, еще не содержит ясного обоснования первостепенности нрав­ственных конфликтов. Аргументация Симонова исходит не из особенностей жизни, а из специфики восприятия. Но мне думается, вовсе не случайно, что такие советы были сформулированы Симоновым именно в ту пору, ког­да он писал повесть «Дым отечества». Он сам в своей ху­дожественной практике перешел к этическим проблемам, а в письме отстаивал и обосновывал этот переход, пока еще интуитивно угаданный и теоретически не осмыслен­ный с достаточной полнотой. Здесь художник опередил теоретика, и это лишний раз доказывает социальную чуткость Симонова.

Это широко извест­ное и, бесспорно, весьма значительное достоинство Си­монова имеет ясное объяснение — оптимально возмож­ную близость к жизни своих героев, которые были и Геро­ями Времени, людьми, решавшими ход исторических со­бытий, судьбу всего человечества.

Вообще в творчестве Симонова прототипическая ос­нова образов прослеживается довольно легко. Теперь после полной публикации дневников, любой читатель без труда установит, например, что Проценко — это А. И. Утовенко, «который после Сталинграда успел стать из пол­ковника генералом». Точно так же очевидны и многие другие параллели: Левашов — Балашов, Пантелеев — Николаев, генерал Кузьмич — генерал М. Е. Козырь. Сложнее обстоит дело с образом Серпилина, в котором обнаруживаются и полковник Кутепов, поразивший Симонова героической обороной под Могилевом в самые трудные первые дни боев, и крупнейший военачальник, герой Одессы и Севастополя, генерал И. Е. Петров, и от­чим писателя А. Г. Иванищев с его суровым и высоким нравственным кодексом. Во всех этих случаях можно проследить дистанцию между образом и прототипом, определяемую художественным замыслом писателя, его стремлением к обобщению и осмыслению действитель­ности.

Константин Симонов никогда не был только наблю­дателем и регистратором событий. Ныне опубликованный дневник «Разные дни войны» это наглядно и убедительно доказывает. Как журналист он никогда не был рядом с событиями, рядом с действующими лицами, а уж тем более где-то сбоку или над ними. Он был одним из тех, кто повседневно жил на войне, и поэтому всесторонне, основательно, подробно знал как сегодняшние мысли и чувства, огорчения и радости, так и завтрашние тревоги военных людей. Известно, что никто не посылал Симоно­ва в разведку на полярные скалы, или в опасное под­водное плавание по заминированному Черному морю, или к югославским партизанам. Но он стремился быть всюду, где сражаются его товарищи, он стремился узнать о войне все, что он мог узнать. А знание и рождало его зоркость, его умение предвидеть, его ясное ощущение самых насущных задач общественной жизни. В этой же особенности биографии Симонова надо видеть первопри­чину того, как причудливо и многослойно переплетается в его творчестве документальное и художественное. Но­ваторство Симонова здесь несомненно. Я не знаю, су­ществуют ли в мировой литературе произведения, анало­гичные «Разным дням войны». С одной стороны — это очевидный и неоспоримый документ. К тому же уни­кальный— в силу обычной для фронтовиков невозмож­ности вести дневники. Но в то же время перед нами документ, в котором постоянно присутствует авторская оценка, авторское отношение к действительности, да еще чрезвычайно сложное, как бы многоэтажное. Голос Симо­нова-фронтовика то и дело переплетается с позднейши­ми комментариями. Сейчас, из XXI века мы смотрим на факты глазами Си­монова и 1940-х и 1970-х годов. А сплав объективного и субъ­ективного, наличие не только факта, ной точки зрения на факт — первый признак художественного начала. В «Раз­ных днях войны» есть образ автора, к тому же изменяю­щийся, эволюционирующий. И поэтому есть все осно­вания видеть в этих дневниках не просто документ, а новый жанр художественно-документальной литературы.

Пожалуй, еще сложнее и еще необычнее жанровая природа «Записок Лопатина». У героев этого цикла, как правило, есть вполне определенный и ясно опознаваемый прототип, и в то же время Симонов очень своеобразно деформирует судьбы и характеры своих прототипов, от­ходит от факта, дает полную свободу своему творческо­му воображению во имя решения чисто художественных задач — обобщения действительности, усиления эмо­ционального воздействия, ясности и определенности ав­торских идей и оценок. Поэтому записки Лопатина, ко­нечно, не имеют отношения к мемуарам, к документу. Но в то же время это отнюдь не «Повести Белкина», ибо ди­станция между повествователем и автором, между Ло­патиным и Симоновым хоть и существует, но вовсе не имеет никакого принципиального характера. Здесь, ви­димо, надо констатировать еще одну новую разновид­ность художественно-документальной литературы.

Следует сказать и о том, что внутри цикла «Из за­писок Лопатина» соотношение факта и вымысла по­степенно меняется, ибо возрастает удельный вес и ху­дожественная значимость вымысла. Однако это не оз­начает умаления, снижения роли факта. Истина заклю­чается в ином: писателю все яснее становится обобщаю­щая сила факта, его способность пробуждать интерес к важным и актуальным проблемам, подсказывать их ре­шение. Именно для того чтобы выявить подлинное со­держание факта, его зачастую неочевидную суть, его скрытую субстанциональность, и становится необходимой преображающая, преувеличивающая, высвечивающая энергия творческого воображения. Такова диалектика развития Симонова. Чем значительнее воспринимается факт, тем острее ощущается необходимость вы­мысла.

В этом же русле идет почти вся работа Симонова в кинематографе и на телевидении. Богатейшая фантазия художника как бы оформляет, гранит, упорядочивает и в то же время окрашивает, гиперболизирует жизненный опыт активного участника величайших исторических со­бытий. Документальное и художественное как бы сплав­ляются и сливаются между собой, при этом первенство, преобладание одного из начал обычно дает себя знать, но отнюдь не мешает органичности достигнутого един­ства. По сути дела такими же сплавами при явном пре­обладании художественности надо считать повесть «Дни и ночи» и эпопею «Живые и мертвые», которые также вдохновлены стремлением художника быть как можно ближе к истине войны. Конечно, создание уникальных по своей органичности сплавов факта и вымысла стало возможным не только благодаря таланту Симонова, но и благодаря той жизни, которой он жил. На фронте было много писателей, но сделанное Симоновым неповторимо. Чтобы понять это, достаточно перечитать и его дневники, и четыре тома очерков «От Черного до Баренцева моря». Глубокая, многосторонняя связь с жизнью и дала возможность Симонову создать произведения, которые стали вершинами советской литературы о войне и отчет­ливо выражают все ее основные тенденции.

 Скачать реферат