Основные направления исследований российского революционного терроризма в западной историографии

Провокаторство среди эсеровских террористов стало предметом изучения израильской исследовательницы Н. Шлейфман. Ею детальнейшим образом рассмотрены дела по разоблачению провокаторской деятельности Е.Ф. Азефа, Н.Ю. Татарова, А.А. Петрова и др. Основным мотивом азе-фовского поведения она считала лишь его финансовые соображения. Сосредоточившись на выявлении механизмов манипуляции боевиками Е.Ф. А

зефом, Н. Шлейфман оставляет в тени фигуры других лидеров БО. Исследовательница прибегает и к статистическим подсчетам, позволившим ей выявить социальный состав террористов и определить масштабы внедрения в их среду провокаторов. Именно в боевые структуры революционного движения, неоднократно подчеркивала она, охранное отделение наиболее охотно внедряло своих агентов. И, конечно же, в работе Н. Шлейфман не обошлось без рассмотрения традиционной для западной историографии российского революционного терроризма проблемы морального фактора в поведении терроризма и провокации.

Ряд нетривиальных характеристик был предложен в западной историографии при реконструировании психологического образа видных террористов. Так, американская исследовательница А. Гейфман развенчивала романтический миф о создателе эсеровской Боевой организации Г.А. Гер-шуни. «Героический, почти мифический образ Гершуни, нарисованный эсерами (особенно после его смерти в 1908 году), - констатировала она, -требует пересмотра. В противоречии со своей репутацией великого знатока характеров Гершуни часто неудачно выбирал сторонников, которые явно вздыхали с облегчением, освободившись от его чар, как только он уходил от них и не мог лично их контролировать. Даже Мельников, заместитель Гершуни в Боевой организации, оказался не готовым к самоотверженной жертве. Более того, Гершуни был, наконец, арестован в Киеве в мае 1903, года и ему грозил смертный приговор, сам он был вполне согласен пожертвовать своим революционным идеализмом перед лицом угрозы собственной жизни, несмотря на его прославленные смелость и силу воли. В то время как предыдущие представители поколений русских революционеров использовали суды для прославления революции, не одобряли тех, кто подавал прошения о помиловании в адрес царя, Гершуни, как и многие другие террористы нового типа, отчаянно отрицал свое причастие к каким бы то ни было политическим убийствам, а потом послал Николаю II прошение о помиловании. Ему удалось добиться замены смертной казни пожизненной каторгой, но, согласно данным полиции, многие его соратники по партии считали такое поведение недостойным и трусливым, и им было трудно спорить со своими социал-демократическими критиками, утверждавшими, что фигура Гершуни была дутой и его репутация незаслуженной».

А. Гейфман внесла свою лепту и в развитие историографии азефов-ского дела. Она представила редукционную, в контексте развития историографии терроризма, версию азефиады. Американский историк выступила с критикой концепции Б.И. Николаевского о двойной игре Е.Ф. Азефа. Исследовательница пыталась не вполне успешно доказать, что Е.Ф. Азеф на протяжении всей своей деятельности оставался преданным агентом Департамента полиции и никогда не организовывал террористических актов. По ее мнению, предоставляемая им информация подвергалась фальсификации его непосредственными полицейскими начальниками.

Точка зрения А. Гейфман на обстоятельства азефского дела не получила широкого распространения. В росссийской историографии аргументы А. Гейфман были подвергнуты убедительной критике СВ. Тютюкиным.

Вокруг биографии Е.Ф. Азефа строится сюжетная канва монографии израильского историка Л.Г. Прайсмана «Террористы и революционеры, охранники и провокаторы». В своем исследовании автор ставит задачу отсечь шлейф демонизации, тянущийся в историографии за агентом царской охранки, представить его живым человеком, с собственными пристрастиями и симпатиями. Согласно интерпретации Л.Г. Прайсмана, Е.Ф. Азеф являлся в значительно большей степени революционером, нежели охранником. Его ответственность за убийство К.Ф. Плеве и великого князя Сергея Александровича не вызывает у автора сомнений. Основным мотивом азефовской игры им определяется чувство национального отмщения. Воспитанный в еврейской среде, Е.Ф. Азеф воспринимал все проявления антисемитизма в российском обществе как личную драму. Жертвами терактов руководимой им в основном становились чиновники, подозреваемые в причастности к погромным акциям.

Будучи евреем, Е.Ф. Азеф испытывал благожелательное отношение и уважение в революционной среде как представитель угнетенной национальности. В то же время ощущал на себе пренебрежение и даже насмешки в шовинистических охранных кругах. Замысел убийства К.Ф. Плеве и великого князя Сергея Александровича был обусловлен организацией обоими еврейских погромов. Сосед Е.Ф. Азефа по даче Я. Мазе свидетельствовал: «Я не сомневаюсь, что он обманул правительство, на которое работал, только в том, что касается Сергея Александровича и Плеве. Это не случайно. Это месть со стороны еврея по отношению к большим ненавистникам еврейского народа. Не зря говорили наши мудрецы: "Мир его праху. Еврей, даже согрешив, остается евреем"».

Безусловно, для израильского гражданина Л.Г. Прайсмана вопрос о национальных чувствах еврея-террориста представлял особый интерес. Но помимо субъективного аспекта исследования, историку удалось выявить универсальную этнофобскую парадигму формирования террористического менталитета. Одним из важнейших факторов, определяющих склонность к террористической деятельности, являются различного рода национальные комплексы, а потому путь предотвращения такого рода предрасположенности видится в модуляции механизмов этнотолерантности.

В контексте рассмотрения семиосферы русского революционного терроризма А. Келли сосредоточила внимание на ее преломление в романах Б.В. Савинкова. С точки зрения исследовательницы, они отражали реальный процесс деморализации деятельности боевиков, фиксировали рубеж прихода новой генерации революционеров-циников. «Конь бледный», - писала А. Келли, - был откровенной демистификацией цельного героя». «Этот роман, - продолжала она, - очерчивает возникновение нового типа, в котором моральная устойчивость превратилась в равнодушие к морали, - высоко специализированного техника революции». Впрочем, выдвинутые А. Келли оценки были традиционны и для интерпретации савинковских произведений отечественными историками.

Особое внимание западных исследователей привлекал этический аспект в развитие терроризма. По мнению У. Лакера, доминирующей тенденцией в истории мирового террористического движения стала дегуманизация насилия. «Если ранние террористические группы, - писал американский историк, - воздерживались от актов намеренной жестокости . с изменением характера терроризма, как левого, так и правого, гуманное поведение больше не является нормой Политический террорист наших дней . освободился от угрызений совести». Дегуманистическая трансформация российского терроризма датировалась периодом революции 1905-1907 гг. Если в начале революции преобладал каляевский тип рефлексирующего террориста, то менее чем за год он оказался вытеснен образом боевика-экспроприатора.

 Скачать реферат