Менталитет российского крестьянина

3. РЕФОРМАТОРСТВО XX ВЕКА И КРЕСТЬЯНСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ

В поисках адекватного ответа на вызов истории мы постоянно обращаемся к урокам столыпинской реформы, новой экономической политики, перестройки, вновь и вновь применяя давний и совсем близкий исторический опыт к нынешней постсоциалистической и постсоветской России.

Очевидно, что ход и результаты этих главных р

еформ тесно связаны с крестьянским менталитетом, его господствующим типом и бинарностью, всей толщей социокультурных процессов, идущих в обществе.

Обратимся к столыпинской реформе — первой в XX веке попытке модернизации в духе догоняющего развития. Отказавшись от классового подхода в пользу интересов народного хозяйства, мы начинаем понимать ее глубокий стратегический замысел: создание новых форм социально-экономического быта, обстановки уважения к собственности вообще.

В борьбе с аграрным кризисом, с участившимися неурожаями, государственная власть ищет опору не в оскудевшем классе помещиков, не в натуральном общинном хозяйстве, а в создании широких средних слоев. « .Наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах .», — говорил премьер-министр П. А. Столыпин, выступая в Госсовете в 1910 г. и формулируя цель шедшей вовсю реформы[21].

Выдвинув в качестве критерия не максимизацию, а оптимизацию хозяйственных процессов, не способность разом решить, а постепенно и последовательно решать проблемы национальной экономики, мы, возможно, придем к выводу о достаточной продуманности и взаимосвязанности мероприятий (выхода на хутора и отруба, переселенчества и землеустройства), об их почвенности в менталитете определенных (созревших) социальных слоев. Речь идет о тех, кому стало тесно в рамках общины с ее принудительным севооборотом и уравнительными земельными переделами. Они получали возможность продать укрепленные в частную собственность участки, переселиться в город или на колонизационные земли. Община же, выкупив землю, могла наделить ею нуждавшихся и тем самым несколько разрядить земельное утеснение и социальную напряженность в своей среде. Тогда же решались две задачи: всемерно поощрялись частная инициатива, хозяйственный индивидуализм и одновременно рассасывалось аграрное перенаселение — главный бич российской деревни.

Государство нашло приемлемую меру собственного участия деньгами и льготными кредитами. Это была сознательная ставка на дифференциацию, на разумных и сильных. Кредо Столыпина: « .нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету»[22].

Мы не идеализируем и не упрощаем этот тяжелый и противоречивый процесс, проходивший под привычным знаком революции сверху. Причудливое сочетание экономических и административных рычагов, этапов и зигзагов, успеха или отката заставляли даже активных сторонников реформаторства признать «некоторую полицейскую грубость его приемов» (Б. Бруцкус), а противников констатировать «относительный успех столыпинского землеустройства» (А. Орлов), и «неискусственность продуктов правительственной политики» .(Н. Першин). О последних следует сказать, что они оставили реальный след в виде небольшой (тут возможны разные критерии численности) группы продвинутого крестьянства — фермеров, хуторян, отрубников, интенсивников, культурников ., которых даже октябрьская революция, явившаяся взрывом традиционалистских ценностей, не смогла до конца смести. Для этого потребовалась новая, уже окончательная прополка — коллективизация — «великий перелом хребта» всех экономически активных слоев.

Столыпинская реформа успела пробудить рыночный менталитет, инициировать прагматизм и профессионализм. Неоспорим небывалый подъем сельскохозяйственной кооперации, участковой агрономии, денежности и товарности крестьянских хозяйств (основы промышленного роста). Полным ходом шла свободная мобилизация земельного фонда: земля переходила к тем, кто лучше на ней хозяйствовал — от помещиков к крестьянам, от общин — к частным владельцам. К январю 1917 г. от 1/10 до 1/5 части (по районам) пахотной земли принадлежало дворянским поместьям и свыше 10 % крестьянских хозяйств стали капиталистическими. По данным П. Зырянова из общины вышло около 3 млн. домохозяев, а из общинного оборота было изъято 22% земель.

Много это или мало? Ответ может быть дан в духе нашей промежуточной цивилизации: и да и нет. Много — если иметь в виду масштабы сдвигов в ментальности за неполные десять лет под влиянием успехов российского капитализма: повышения производительности всего народного хозяйства, развития общественного разделения труда, изживания докапиталистических отношений (отменой выкупных платежей крестьян за помещичью землю, сокращение кабальной аренды земли и т. д.). Учтем также значение финансовой реформы С. Витте (золотой рубль работал и пользовался доверием у крестьянства до 1917 г.), благоприятную мировую конъюнктуру (рост цен на зерно) на фоне ряда урожайных лет.

Мало, так как продвинутые слои крестьянства не успели достичь этой самой критической массы и «колесо истории повернуло налево» (Н. Огановский). Этому более всего способствовала несчастная для России мировая война, истощившая экономику и начавшая ее распад, да еще непростительные затяжки Временного правительства с проектами земельной реформы, отлагаемой до Учредительного Собрания[23].

Земельная революция 1917—1918 гг. возродила крестьянскую веру в спасительность пространства и надежду на расширение землепользования за счет других классов. Сдвинувшаяся было общинная толща сомкнулась, практически поглотив участково-подворную форму землепользования как конкурирующую и раздражающий пример. Община с ее передельным механизмом возродилась. Откат столыпинской реформы явился мерой крестьянской общинности. «Натурально-хозяйственная реакция» (П. Струве), шедшая от «малой хозяйственной культурности широких слоев» (С. Прокопович), отбросила назревавший процесс интенсификации, ликвидировала рационально организованные крупные товарные хозяйства. Восторжествовал экстенсивный тип потребительского полунатурального хозяйства.

Результаты новой земельной перетряски 1917—1922 гг. оказались малоутешительными как для крестьянства, так и для всего народного хозяйства. Количество хозяйств в деревне выросло в полтора раза: только в 1917— 1922 гг. сюда из города перебралось 8 млн. человек, а земельная прибавка на душу в среднем составило примерно 20%, увеличившись с 1,6 до 2,2 дес. Ясно, что это не могло снять проблемы аграрного перенаселения. Напротив, со всей очевидностью обнаружилось, что малоземелье производит не столько помещичье землевладение, сколько механизм общинных переделов.

Объективно перед народным хозяйством России стояли все те же исторические задачи прорыва в европейскую цивилизацию через перестройку крестьянских хозяйств в производящий рыночный тип, но теперь они встречали более сильные, чем до революции, институциональные и ментальные препятствия.

Центральным, базовым противоречием российской деревни оставалось противоречие между уравнительными установками общинного крестьянства, ориентированного на моральную экономику и этику выживания и шагами новизны, связанными с механизмами частной собственности и хозяйственной свободы. Л.Н. Литошенко выразил это противоречие в емкой формуле: «Крестьянин не только был беден, но и не хотел быть богатым»[24].

 Скачать реферат