Менталитет российского крестьянина

Всего в результате предпринятых поисков в архивах, сборниках документов, литературе автором было выявлено 80 конкретно описанных случаев устной политической агитации в белорусской деревне 1907—1914 гг. Для определения набора тем в этой совокупности был применен изложенный методический подход.

Прежде всего отметим выявление пяти ведущих тем, которые в статистическом выражении являются как бы

стержнем содержания агитации. На первом месте среди них находятся призывы к отказу от уплаты налогов и выполнения различных повинностей — прежде всего воинской. Эта тема отмечается в 26 случаях (32,5% от 80 случаев). Несколько уступают ей по частоте призывы к неповиновению властям и законам — 23 случая или 28,8% , — а также разного рода выражения уверенности в предстоящем свержении самодержавия, либо суждения о необходимости такого свержения — 22 случая или 27,5%. Лишь немногим уступали по встречаемости этим двум темам призывы к захвату помещичьей земли и имущества — 19 случае (23, 8%). 18 раз (22,5%) встречаются персональные обличения и оскорбления царя, оценки его как «кровопийцы», «собаки», «душегуба», «изверга», «живодера» и т. д., умеющего только «нашу кровь пить, да шкуру лупить»[17]. Некоторые агитаторы при этом не останавливались перед призывами физически уничтожить не только самого царя, но и «весь царствующий дом». Такую меру обосновывали перед своими односельчанами, например, крестьянин д. Костюки, Заболотской вол. Бобруйского у. Минской губ. Муравицкий и крестьянин д. Осовницы Кобринского у.Гродненской губ. Жарницкий (соответственно в апреле 1909 и в феврале 1908 г.).

По поводу последних примеров нелишне заметить, что «сценарий», весьма напоминающий зверскую расправу 1918 г. в Екатеринбурге, как видим, откровенно обсуждался еще за десять лет до ее осуществления. Причем не террористами-революционерами, а крестьянами самой что ни на есть «глубинки». Да еще и не в пору революционной вольности, а в условиях, мягко говоря, небезопасных для публичных излияний на эту тему. Но можно ли считать бытование подобных «тем» агитации чем-то «запредельным» для страны, где даже в эти «мирные» годы многие сотни людей гибли в результате социальных конфликтов или репрессий властей?! Приведенные факты, между прочим, лишний раз свидетельствуют и о том, насколько наша историческая публицистика мало настроена на реалистичное восприятие исторической «почвы».

Встречаемость остальных тем агитации была следующей. Выборность государственных чиновников — 10 (12,5%). Требование республики встречается 4 "раза (5%). Также в 4-х случаях говорится о выборах президента. Высказывания против духовенства — 4, суждения о ненужности правительства вообще — 2 (2,5%), высказывания о ненужности любых законов — 1 (1,3%), призыв к сельскохозяйственным забастовкам — 1, мнение о необходимости сокращения жалования сельским властям — 1. Таким образом, по удельному весу в совокупности случаев агитации все последние темы, за исключением выборности, эпизодичны[18].

Приведенный расклад тем агитации много дает для понимания важнейших сущностных сторон политического сознания ее субъектов. В частности, достаточно выпукло проявляется его доминантная деструктивность. Немаловажно и то, что он (расклад тем) позволяет перевести из рефлексивной плоскости в эмпирическую рассмотрение одной весьма дискуссионной на протяжении последних десятилетий проблемы. Речь идет о том, насколько вообще борьба крестьянства на протяжении истории была борьбой «за» и насколько — «против». В самом деле, выделенная совокупность тем представляет собой политическую программу, обращенную к широким кругам крестьянства. Ее революционность очевидна и сама по себе не столь интересна. Гораздо более интересен ее рельефно проявившийся дисбаланс: агитаторы, призывая крестьян к борьбе против самодержавно-помещичьего строя, в несравненно меньшей степени говорили о борьбе «за». Ведь отмеченные пять ведущих тем — это все как раз «против», а «за» представлено лишь единственной неэпизодичной темой — выборностью госаппарата.

Слабая «эшелонированность» программы особенно хорошо просматривается, если выстроить «цепочку» соотношений тем типа «против» и тем типа «за». Так, например, призывы к демократическому переустройству страны выдвигались агитаторами либо в форме «против» — свержение самодержавия, либо в форме «за» — выборность госаппарата. Первая тема, как отмечалось, встречается 22 раза, тогда как вторая — только в 10 случаях. А если от лозунга выборности госаппарата перейти к конкретизирующему требованию о введении в будущей России республики, то последнее отмечено всего лишь в 4 случаях. Это свидетельствует о том, что и в рассматриваемый период идея республики продвигалась в сознание крестьян крайне тяжело. Та же картина получится, если в данной «цепочке» республику заменить на выборность главы государства: 22—10—4. Таким образом, статистические соотношения «за» и «против» определенно подтверждают сделанный выше вывод о доминантной деструктивности политического сознания участников агитации, равно как и предлагавшейся ими крестьянам «программы»[19].

Итак, насколько мы могли убедиться, продемонстрированный на материале политической агитации подход позволяет получить конкретный ответ на вопрос, являвшийся одним из краеугольных в дискуссиях 60-х — 80-х годов о крестьянстве.

Будучи обреченными на состояние своеобразной «острой теоретико-методической недостаточности» проблемы ментальное и социального поведения крестьян так или иначе находились все же в поле исследовательского внимания. А вот с синхронным изучением той и другой «в связке» дело обстояло и до сих пор обстоит совсем из рук вон плохо. Между тем, имеющийся опыт свидетельствует, что при таком подходе наблюдается отнюдь не какое-то простое сложение эвристических потенциалов изучаемых аспектов, а их, как бы, умножение.

Материалы по социальным конфликтам в белорусской деревне, мобилизованные для данного исследования, свидетельствуют о том, что и после поражения революции 1905/07 гг., в условиях реакции и проведения новой аграрной политики крестьянство определенно сохранило способность действовать в борьбе за свои интересы как объединенная осознанием принадлежности к одному «мы» социально-психологическая общность. Понятно, что в последнюю естественным образом не могли включаться те, кто, если использовать образ Т. Шанина, «носил униформу, меховые шубы, золотые очки». Принципиально важно здесь, что, казалось бы вопреки «логике», линейно выводимой многими тогдашними и современными исследователями из 1905 года, в это «мы» определенно не включались и те, кто — отнюдь не обладал перечисленными аксессуарами — просто, к примеру, складно говорил[20]. Даже если при этом он говорил о необходимости увеличения крестьянских земельных наделов. Вот почему столь удивительно низким оказался выявленный коэффициент эффективности революционной пропаганды в деревне: реальное крестьянское движение подпитывалось собственными мотивами; мотивации же, предлагавшиеся агитаторами, как правило, не воспринимались крестьянами.

 Скачать реферат