Макс Вебер и Россия
Сегодня, когда мы снова пытаемся осуществить свободу в системе учреждений парламентарной демократии, сделав ее повседневной реальностью нашей общественно-политической жизни, в веберовских статьях, написанных в самом начале нашего века, «истекающего» ныне (а для нас это был век, воистину истекающий кровью, а не клюквенным соком), звучат совсем не праздно и даже не очень-то и академически, как
бы уважительно мы ни относились к подлинному академизму. Главный из них для самого Вебера — уже вопрос отнюдь не «чистого» философа: о судьбах «идеала свободы» вообще, а именно социального философа и социолога. Это вопрос о перспективе той вполне осязаемой свободы, «живой дух» которой пробудился в эпоху Реформации, чтобы воплотиться в социально-экономической и политической деятельности его носителей в XVII—XVIII веках, когда был заложен фундамент позднейшего развития капитализма, — в условиях «высокоразвитого капитализма». Для нас же главным из веберовских вопросов по-прежнему все еще остается вопрос о судьбе освободительных движений, воскрешающих идеи и требования времен Реформации и раннебуржуазных революций в период «позднебуржуазного развития» Западной Европы и Соединенных Штатов Америки, задающих миру свои стандарты экономической деятельности и политического поведения. Движений, длинную череду которых во всем мире начала Россия на рубежеXIX—XX столетий, чтобы теперь, почти век спустя, вновь попытать счастья и добиться той свободы, которая витала еще в атмосфере русского земского движения.
Измерение индивидуальной («личной») свободы, хотя и является измерением общественной реальности, однако совсем иным, чем, скажем, ее экономическое измерение. Антропологически оно укоренено в волевом начале человеческой природы: в воле индивида, условием возможности самоосуществления которой и является свобода. Эта воля либо есть, либо ее нет; но когда она существует, она реализует себя в соответствующих учреждениях, обеспечивающих общественные условия индивидуальной самодеятельности социально активных людей. И тогда обнаруживается, что в любой, казалось бы, самой безнадежной ситуации для нее может быть найден «шанс», — и дело людей, участвующих в историческом свершении, сумеют они воспользоваться этим шансом или нет. Эта глубинная общемировоззренческая предпосылка лежит в «подтексте» вебе-ровского рассмотрения событии, получивших отражение в его «хронике» русской революции 1905 г., включая и ее более или менее близкую предысторию.
Не учитывая всей значимости этой общемировоззренческой предпосылки Вебера, равно как и тесно сопряженных с нею социально-философских постулатов, определивших веберовское видение всемирно-исторических судеб свободы, трудно противостоять искушению представить «хронику» событий первой русской революции, предложенную крупнейшим социологом нашего века, как монотонное повествование о нескончаемой череде «мышеловок» и «ловушек», в которых безнадежно застопорилось дело российской свободы.
Дает ли веберовское рассмотрение конкретных событий первых девяти месяцев русской революции основания для истолкования «думы» немецкого социолога о перспективе российского освободительного движения так, чтобы однозначно утверждать: слишком поздно? И в этом случае мы сперва обратимся к тем веберовским соображениям, которые действительно могли бы дать повод для подобной интерпретации, разумеется, при соответствующей «установке» истолкователя. В самом деле, анализируя программные документы российской либеральной демократии (главным образом это были документы русских конституционных демократов, а также их прямых предшественников — лидеров земского движения, из лона которого и вышло кадетство) и сопоставляя содержащиеся в них требования с реальными, социологически истолковываемыми устремлениями других, во всяком случае не либеральных — общественно-политических сил, вольно или невольно оказавшихся участниками революции 1905 г. в России, Вебер приходит к целому ряду выводов явно разочаровывающего свойства. И прежде всего для тех, кто ориентировался на «классическую, то есть западную», модель либерально-демократического развития, пытаясь реализовать ее в России начала XX столетия.
Среди этих выводов (а их можно без всякой натяжки и преувеличения рассматривать как результат первой в истории социальной мысли строго социологической экспертизы определенной системы «законодательных предположений») важнейшими были те, что резюмировали веберовский анализ возможных последствий осуществления программных требований партии конституционных демократов (кадетов) по вопросу об избирательном праве и аграрному вопросу. Причем речь шла об оценке этих последствий с точки зрения основных политических целей как самих же кадетов, так и всех других участников российского освободительного движения, близких к ним по своим либерально-демократическим устремлениям. В обоих случаях — всеобщего и равного избирательного права (при прямом и тайном голосовании), и в случае осуществления кадетского варианта «земельной реформы» — результаты этих мероприятий должны были бы вступить в решительное противоречие с основополагающей целью кадетов — созданием учреждений, которые обеспечили бы «права человека» так, как они обеспечиваются в наиболее «продвинутых» парламентских демократиях Запада.
«Анализ сознания» и практических устремлений всех общественно-политических сил, так или иначе вовлеченных в революционные события 1905—1906 гг. интеллигенции, инициировавшей революцию и игравшей в ней наиболее активную роль, крестьянства, составившего основной массив населения страны, тонкого слоя собственно «буржуазии», малочисленного рабочего класса и аморфной городской «мелкой буржуазии» — привел Вебера к заключению, что «массы», которым всеобщее избирательное право «всучило» бы власть, не будут действовать в духе либеральной буржуазно-демократической программы. Их вряд ли воодушевят программные требования, выдвинутые еще «Союзом освобождения», которые легли в основу кадетского проекта конституции: «I. правовая гарантия свободы индивида, 2. конституционное правовое государство на основе „четырехчленного" избирательного права, 3. социальная реформа по западно-европейскому образцу, 4. аграрная реформа».
Более того, согласно веберовскому убеждению, есть все основания полагать, что «массам» будут импонировать требования, в основе которых лежат интересы, диаметрально противоположные главной идее конституционных демократов, «по поводу» которой, собственно, и образовалась эта партия, — идее «прав человека». В том же направлении будут толкать основную массу избирателей, кроме всего прочего, и результаты аграрной реформы, которых не могут не требовать кадеты, коль скоро она осуществится именно в их варианте. Вебер считает, что она . «по всей вероятности . мощно усилит в экономической практике, как и в экономическом сознании масс, архаический, по своей сущности, коммунизм крестьян». Ибо ее результатом станет «не экономический отбор дееспособнейших в „общественном" смысле, а „этическое" уравновешивание жизненных шансов». А это значит, что реформа «должна замедлить развитие западноевропейской индивидуалистической культуры», которое «согласно взглядам большинства реформаторов, все-таки неизбежно». И им ничего не остается, кроме как надеяться на то, что их главный враг — «автократическое правительство» — воспрепятствует осуществлению их варианта аграрной реформы.
Другие рефераты на тему «История и исторические личности»:
Поиск рефератов
Последние рефераты раздела
- Анализ эпохи наполеоновских войн
- Аравия в раннее средневековье. Образование общеарабского раннефеодального государства
- Башкортостан в послевоенный период
- Болгарский вектор во внешней политике СССР и мероприятия Коминтерна на Балканах
- Борис Годунов, преступление и наказание
- Борьба белорусского народа против полонизции
- Борьба за независимость в странах Тропической Африки