Терроризм в истории политической мысли России

«Плеве надо убить . Плеве пора убить», - твердил как заклинание в канун сазоновского покушения видный либерал князь Дмитрий Шаховской. Петр Долгоруков выводил «политическую весну» П.Д. Святополка-Мирского непосредственно из эсеровского теракта против В.К. Плеве. СП. Миклашевский открыто превозносил подвиг Егора Сазонова, указывая его в качестве примера для подражания. П.Н. Милюков оценивал поку

шение Ивана Каляева на жизнь великого князя Сергея Александровича как жертву эсеровского боевика, принесенную на благо народа. Умонастроения либералов отражают записи в дневнике А.В. Тырковой: «Точно первобытный человек просыпался в нас от запаха этой с циничным бесстыдством пролитой крови. Хотелось, чтобы и их, палачей, кто-нибудь растоптал, раздавил, замучил. То чувство презрительной жалости, кот[орое] раньше вызывал к себе царь, исчезло. Убить его - убрать, чтобы не душил Россию окровавленными цепями».

Несмотря на все давление правительства П.А. Столыпина, заседавшие во Второй Думе кадеты категорически отвергли принятие резолюции, осуждающий терроризм. Более того, лейтмотивом их выступлений с. думской трибуны была «всеобщая амнистия», что на практике подразумевало амнистирование террористов.

Отказ кадетов от осуждения терроризма один из лидеров кадетской партии В.А. Маклаков объяснял следующим образом: «Мы политические убийства не осудили потому, что думали, что эти осуждения скроют от глаз народа [их] настоящую причину. Мы считаем, что это наше горе, которое только в России есть, и это горе питается условиями русской жизни . Мы думали, что осудить политические убийства - это значило дать повод власти думать, что она права ».

Отношение либеральной общественности к терроризму не ограничивалось сочувствием. Начальник Петербургского охранного отделения А.В. Герасимов свидетельствовал о финансировании либералами ряда террористических предприятий.

Таким образом, и для исторических оценок либералов определяющей являлась дихотомия «свои»-«чужие». Террористы, несмотря на все их идейные расхождения со сторонниками либеральных ценностей, были все-таки «свои».

Вообще, при всем многообразии интерпретаций истории российского терроризма ни одна из оппозиционных партий не смогла на него посмотреть через призму библейских заповедей. Терроризм критиковался, но не был осужден.

Для представителей левого спектра общественной мысли была характерна методология экономического монизма. Через призму экономики они пытались осмыслить и исторический опыт российского терроризма начала XX в. Преобладала редуцирующая модель объяснения, сводящая вопрос о генезисе терроризма к кризисному состоянию экономики страны, а соответственно к ухудшению положения народных масс. С.Н. Слетов связывал развитие радикального направления в русском освободительном движении с агарным кризисом начала 1890-х годов, выразившимся в голоде крестьянства Центральной России. Даже на уровне восприятия рядовых членов экстремистских организаций терроризм приобретал перспективы дальнейшего роста в ситуациях экономического упадка. Формула «чем хуже, тем лучше» вовсе не была лишь афористическим эпатажем. «Если, по воле Божьей, - писал в 1908 г. один из радикалов своему респонденту, -в этом году у нас будет неурожай, ты увидишь, что за игра начнется».

«Дело Азефа»

После разоблачения Е.Ф. Азефа появилось множество публицистических работ, лейтмотивом которых стала гиперболизация отталкивающих черт внешности и характера бывшего руководителя БО: мерзкое лицо, одутловатость, низменные вкусы, наглость, грубость, необразованность. ГА. Лопатин считал Е.Ф. Азефа человеком, сознательно выбравшим «себе профессию полицейского агента, точно так же, как люди выбирают себе профессию врача, адвоката и т.п. Это практический еврей, почуявший, где можно хорошо заработать, и выбравший себе такую профессию». Б.В. Савинков находил во всех действиях Е.Ф. Азефа лишь «трусость и алчность», отрицая в нем всякое сочувствие к революционному движению. М.М. Мельников определял его как «революционное негодяйство», морально еще более ужасное, «чем простое провокаторство, не осложненное революционными целями». Для бывших партийцев вера в гений Е.Ф. Азефа доходила до сакрализации. В.Л. Бурцев во время своего сенсационного разоблачения говорил: «Я не знаю в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, чем Азеф. Его имя и деятельность более блестящи, чем имена и деятельность Желябова, Созонова, Гершуни, но только при одном условии, если он честный революционер». В.М. Зензинов утверждал: «не будь Азеф провокатором, то это был бы по-прежнему первый и лучший боевик». Общепризнанно, что разоблачение Е.Ф. Азефа привело ПСР к столь ощутимому моральному кризису, после которого она так и не смогла восстановиться. По замечанию А.В. Амфитеатрова, «как только грязь жульничества брызнула на чистую репутацию террора, он умер». Резко увеличился отток из ПСР, от участия в революционной работе отказались бывшие непримиримые террористы (например, П.В. Карпович), произошел ряд самоубийств (например, Белла Лапина), руководители партии брались под подозрение в провокаторстве (например, В.М. Чернов). Потрясение было столь сильное, что и по прошествии десятилетий бывшие партийцы вновь и вновь обращались к фигуре Е.Ф. Азефа.

По горячим событиям азефского дела в 1909 г. русским эмигрантом Г. Зильбером и французским социалистом Ж. Ланге была написана книга «Террористы и провокаторы». Ее ценность заключалась в том, что авторы получали свидетельства от непосредственных участников событий. Вместе с тем на этом первом опыте исторического осмысления феномена провока-торства в революционном движении, безусловно, сказалась аберрация, обусловленная близостью тех событий. Для Е.Ф. Азефа, в частности, были избраны преднамеренно гротескные характеристики. Оскорбление его, подлинное или вымышленное, школьными сверстниками - «толстая свинья», предопределяло негативный стереотип восприятия читателями лидера Боевой организации.

Убийство Столыпина

Глубоко историческую рефлексию в российской общественности вызвало сообщение об убийстве П.А. Столыпина. Уже в первых откликах на его смерть были сформулированы полярные взгляды будущей историографической дискуссии. В день погребения П.А. Столыпина видный монархический идеолог, протоиерей И.И. Восторгов высказал рассуждения о духовном антагонизме православной государственности и революционного терроризма: «В лице убитого П.А. Столыпина и его убийцы как бы сошлись и определились два взаимно исключающих себя мира, два миросозерцания, два рода и направления деятельности. В лице убитого первого сановника государства представлен мир так называемый старый - старый не в смысле застоя и неподвижности, омертвения и заскорузлости, но в смысле и в отношении вечных, нестареющих, и потому всегда юных и-жизнеспособных начал и принципов жизни. А в лице убийцы, этого почти мальчика, неуравновешенного, служившего то одним, то другим, то государству, то революции, мы видим другой, противоположный мир. Исчадья этого мира называют его новым, но он не нов, он старее мира: он представлен нам в образе сатаны, некогда восставшего на Бога и доныне злобствующего в борьбе, по-видимому, часто успешной, но на самом деле бессильной и бесплодной. Этот мир не знает Бога; этот мир не знает вечных устоев нравственности и сознания долга; этот мир есть царство откровенного эгоизма».

 Скачать реферат