Терроризм в истории политической мысли России

Для историографии революционного движения в России в целом была характерна этизация вопроса о политическом терроризме. Его историческая правомочность зачастую рассматривалась через призму проблемы нравственности. В.М. Чернов, к примеру, пытался разрешить ее, апеллируя к библейскому тезису «не человек для субботы, а суббота для человека». При осуществлении революций, указывал он, количество жерт

в гораздо больше, нежели при проведении терактов. Неужели, вопрошал он, жизнь тысяч крестьян и рабочих, переодетых в солдатские шинели и мобилизованных на защиту самодержавного режима «с нравственной точки зрения менее священна, чем жизнь таких зверей в образе человеческом, как Сипягины, Клейгельсы и Плеве?». Вообще, при всех различных вариациях нравственной реабилитации террористов так или иначе апробировался все тот же тривиальный тезис об оправдании высокой целью средств ее достижения.

Однако в историографии российского революционного движения имелось и направление эстетизации терроризма. Оно было, в частности, представлено рядом публикаций на страницах газеты крайнего левого течения в ПСР «Революционная мысль». Терроризм обосновывался не стремлением к социальной справедливости, а неким демиургическим порывом террористов. Так, редактор «Революционной мысли» В.К. Агафонов, выступавший под литературным псевдонимом Сиверский, в характерном для газеты афористическом стиле вещал: «В руках русских революционеров судьбы России . Только героические акты, только предсмертная песнь борцов за бессмертные идеалы может поднять передовые отряды масс и вдохновить их на бой. Эти грозные мстители - прообраз грядущего нового человека. Для них "я хочу" сливается с "я творю". Проявление "я" -есть творчество новой ценности. И в этом творчестве "я" сливается с миром. Во имя утверждения такой ценности герой жертвует своей жизнью». Даже если судить по процитированному фрагменту, будет очевидным влияние на воззрения автора философии Ницше и Шопенгауэра. Недоразумением можно считать негативную оценку В.К. Агафоновым творчества В. Ропшина. Редактор «Революционной мысли» даже сравнивал выведенного в «Коне бледном» савинковского персонажа Жоржа с Азефом. «К русскому терроризму, - негодовал он, - прикоснулись и пресмыкающийся Азеф, и гарцующий «Конь бледный». Удар копытом может быть иногда опаснее змеиного жала. Азев - шпион, он вожделенец по натуре и по профессии. Жорж - террорист. И у террориста оказалась почти та же психика, что и у вожделенца-шпиона! Если среди русских террористов действительно находятся Жоржи, то погиб террор и погибла русская революция» Между тем эстетствующий террорист Б.В. Савинков в мировоззренческом плане был наиболее близок именно к «Революционной мысли».

Историографический по существу характер имели дискуссия вокруг литературных произведений В. Ропшина (одного из лидеров Боевой организации эсеров Б.В. Савинкова). Многочисленные рецензенты и оппоненты дискутировали не об особенностях художественного стиля автора, а о соотношении литературных персонажей с реальным историческим обликом революционного террориста.

Среди авторов, представлявших революционную семиосферу, утвердился взгляд на Б.В. Савинкова как на «оплевывателя революции». Так, A.M. Горький называл автора «Коня бледного» «палачом, не чуждым лиризма и зараженным карамазовской болезнью». В письме к А.В. Амфитеатрову он предрекал, что начавшаяся в эсеровских «Заветах» публикация романа В. Ропшина «То, чего не было» «даст очень солидный материал гасителям духа и тем, кто любит плясать на могилах». Однако респондент отказывался поверить в диссидентскую сущность авангарда революционного движения. Он предпочитал трактовать произведение В. Ропшина как антинигилистический роман. В его понимании Б.В. Савинков выступал наследником литературной традиции Н.С. Лескова, В.В. Крестовского и В.П. Клюшникова.

Максималисты

Теоретики максимализма не были склонны отделять, а тем более противопоставлять, индивидуальный террор и прочие насильственные формы революционной борьбы. Именно максималисты теоретически и практически обосновали возможность массовых террористических операций. Все виды террора - «центральный», местный массовый «экономический», аграрный годились, с их точки зрения, для дезорганизации правительственного аппарата самодержавия. Террор перестал быть исключительно индивидуальным. «Революционная тактика, - декларировалось со страниц максималистского издания «Воля труда», - чтобы при всяких условиях, во всякие времена развивать максимум боевой энергии . и считать целесообразным всякое действие, ведущее к дезорганизации современного строя». Правда, при этом максималисты ни под каким видом не принимали парламентские формы. Одна из задач террора виделась ими в «выталкивании» революции из «думского тупика». Идеи развития терроризма соотносились у максималистов с народническим пониманием факторов исторического процесса. В качестве локомотива истории они, в отличие от марксистов, определяли не классовую борьбу, а деятельность творческого меньшинства. «История, - рассуждал легендарный лидер максималистов М.И. Соколов («Каин», «Медведь»), - идет по равнодействующей: чем левее отклонимся мы, тем левее направится и равнодействующая сложного параллелограмма сил истории. Мы хотим дать колесу истории максимальный размах Пусть немедленная социализация фабрик и заводов неосуществима как прочное завоевание, пусть это будет лишь минутный захват -один миг реальной власти пролетариата приблизит его будущую власть на многие годы. Идея должна воплотиться хоть на мгновение - она даст росток, из которого разовьется дерево социализма». Комментируя противоречия соколовских воззрений, исследователь истории максималистских организаций Д.Б. Павлов писал: «Как видим, в угоду немедленному «боевиз-му» лидер максималистов был готов попрать даже основополагающие идеи максималистской теории».

Максималистам принадлежит видное место в истории мирового терроризма. Традиционную дихотомию «индивидуальный террор» - «массовая работа» они разрешали посредством апологетики «массового терроризма».

Палитра максималистских террористических акций восстанавливалась, по сути, в первом историческом труде, посвященном максимализму, мемуарах одного из лидеров движения Г.А. Нестроева. Вот, к примеру, характеристика деятельности максималисткой боевой дружины под командованием Н.Е. Любомудрова, данная им уже в другой брошюре: «Любомудров, - . прибегал к экспроприации ., потому что это была вся его тактика . Николай (Любомудров) был за все виды экспроприации капиталов как средства классовой борьбы». Наряду с прочими сведениями ГА. Нестроев сообщал, в частности, об источниках финансирования максималистского терроризма. Помимо экспроприированных средств, деньги на теракты предоставляла либеральная оппозиция.

Анархисты

Российский политический анархизм представлял собой модернизированное развитие нигилистического направления общественной мысли XIX века. Смысл анархистской идеологии, согласно А. Гейфман, сводился к следующему: «Полностью уничтожить существующий порядок вещей, все законы и суды, религию и церковь, частную собственность и владельцев этой собственности, все традиции и обычаи и их сторонников - таковы были цели российских анархистов. Свою главную задачу они видели в полном освобождении человека от всех искусственных ограничений до полной независимости и от Бога, и от дьявола. Средством достижения этого должна была быть социальная революция, понимаемая анархистами как любое революционное выступление - будь то террор, экспроприация или уничтожение государственных учреждений, - направленное на расшатывание самих основ современного общественного устройства».

 Скачать реферат