Внутренняя политика Екатерины ІІ

В течение следующих восьми лет турецкая война, раздел Польши и борьба с Пугачевым отвлекли Екатерину от дальнейшей деятельности на пути, куда ее «счастливая звезда», очевидно, не хотела за нею следовать. Наступили годы торжествующего произвола - слово было предоставлено пушкам, грозным приказам и кнуту. В сентябре 1773 года петербургский генерал-полицмейстер Чичерин, жестоко высек нескольких че

ловек и в их числе – слуг высокопоставленных лиц. Вице-канцлер князь Голицин принес на него жалобу Екатерине за своих лакеев. «Я не делаю никакой разницы между моими подданными; почему же вы хотите, чтобы Чичерин ее делал?» - ответила ему Екатерина. Это была ее новая манера понимать равенство.

Околот 1777 года во внешней политике России наступило временное затишье, и Катерина опять вернулась к мысли о внутреннем переустройстве своего государства; но прежнего увлечения у нее уже не было.

«Моя легисломания идет у меня с грехом пополам, - писала она Гримму. – Иногда я вспоминаю прежние взгляды, но у меня нет больше общего плана преобразования, где все приходилось так хорошо и так чудесно укладывалось одно концом вверх, другое концом вниз- в одну рамку…Не знаю, в чем тут вина: в самом деле или в моей голове, но я подвигаюсь вперед медленно; это у меня какая то изнурительная продолжительная лихорадка, без порыва….»

По письмам Екатерины, относящимся к этому времени, видно, что она уже успела отказаться от многих заблуждений прошлых лет; она проникла в суть вещей и поняла, как должно вырабатываться законодательство страны. Посылая ей свое сочинение «Цена справедливости и гуманности», Вольтер думал, что оно послужит основанием для русского Уложения о наказаниях и что за какие – нибудь сто луидоров любой чиновник может составить по нему новый свод законов для России. Нет, не так это делается, писала Екатерина по этому поводу своему поверенному Гримму…. «Надо черпать в сердце, в опыте, в законах и нравах народа, а не в кошельке».

В 1779 году она приступила к изучению датских законов, «чтобы узнать, почему в этой стране, по словам Тристама Шанди, все люди благоразумны; как ни ломай себе голову, ни к чему в них не придерешься». Но законы Дании далеко не привели ее в восторг; она чувствовала, что у нее «засыхает от них мозг». «Все здесь предвидено; следовательно, никто сам не мыслит и все действуют как бараны. Хорошо образцовое произведение искусства! Я предпочла бы бросить в огонь все, что, по вашему выражению, я перевернула вверх дном, нежели создавать прекрасные законы, которые порождают отвратительную породу пошлых и глупых баранов».

Все относящееся к области законоведения интересовало Екатерину до конца ее жизни, а сама она законодательствовала постоянно, но «урывками». Так, в 1787 году, во время пребывания в Киеве, она издала закон против дуэлей, к которому был присоединен целый ряд высоконравственных сентенций в духе «Подражания Христу». Но к этому общему делу преобразования России, о котором она мечтала прежде и начало которому хотела положить в 1767 году, она уже не возвращалась. Наряду с другими побочными причинами на это была одна основная:дело преобразования следовало начать с начала, т.е. с уничтожения крепостного права, а это казалось ей теперь невозможным.

К чести Екатерины нужно все - таки признать, что этот капитальный вопрос дольше и больше других занимал ее. Еще в бытность свою великой княгиней она составляла проекты, - правда мало приемлемые к делу, - освобождения крестьян от крепостной зависимости. Она вычитала где то фантастическую историю одновременного освобождения рабов в Германии, Франции, Испании и других странах, совершившегося будто бы по предписанию церковного собора, и задалась наивно вопросом: может ли собрание русского духовенства привести в России к такому же благотворному результату? Достигнув власти, она положила начало великой реформе, преобразовав положение монастырских крестьян, приписанных к церковным имениям, отошедшим в казну: они должны были выплачивать небольшую подать, а все, что заработали бы сверх того, становилось их собственностью; за известную сумму они могли даже совсем откупиться на волю и получить свободу ценою своего труда. Это была, безусловно, прекрасная идея. Но осуществление ее встретило немало препятствий: монахи, лишенные имущества, превращались в нищих. По расчетам маркиза де Боссе, они имели теперь не больше восьми рублей на человека в год; им приходилось побираться по дорогам, и упадок православного духовенства, больное место современной России, бесспорно, мог явиться результатом екатерининской реформы. Но зато около миллиона крестьян вышло на волю, или почти на волю. Это было уже недурным началом. Екатерина рассчитывала, что следующий шаг будет сделан уже ее законодательной комиссией. Но здесь ее ждало разочарование. Самый ее Наказ подвергся большому сокращению в отношении крестьянского вопроса. Масса крепостного крестьянства не имела даже своих представителей в собрании, и если в комиссии поднимали вопрос о крепостном праве, то лишь для того, чтобы решить, кто может им пользоваться. Все хотели иметь своих крепостных: и купцы, и духовенство, и даже казаки, стремившиеся завоевать свои былые привилегии. Это настроение законодательного собрания, высказывавшегося с такою открытою враждебностью к гуманитарным мечтам Екатерины, сильно раздражало ее. Сохранились любопытные записки, написанные по этому поводу ею собственноручно:

«Если крепостного нельзя признать персоною, следовательно, он не человек; но его скотом извольте признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет… Все, что следует о рабе, есть следствие сего благоугодного положения и совершено для скотины скотиною и сделано».

Но члены комиссии не читали этих заметок, а если бы и прочли их, то все равно не изменили бы своих понятий и чувств. Екатерина со всех сторон встречала сопротивление, и ей становилось не под силу с ним бороться. Еще в 1766 году она предложила Вольному-экономическому обществу, основанную и находившимся под ее покровительством, премию за решение вопроса, какое право имеет землепашец на ту землю, которую обрабатывает в поте лица. Было прислано сто двадцать ответов на русском, французском, немецком и латинском языках, премия в тысячу червонцев была присуждена Беарде де Лабеи, члену Дижонской академии. Но тринадцатью голосами против трех Вольное-экономическое общество не разрешило его труд к печатанию.

В конце концов, Екатерина пришла к заключению, что освобождение крестьян - вопрос пока неразрешимый, но зато очень опасный. Пугачевский бунт еще более укрепил ее в этом мнении. В одной из бесед с директором таможен В. Далем она высказала даже мысль. Что, поднимая вопрос о крестьянах, можно вызвать в России революцию, подобную американской. Очевидно, она имела очень неясное представление о том, что совершалось по ту сторону океана. В 1775 году она написала генерал-прокурору князю Вяземскому о необходимости сделать что-нибудь для облегчения участи крепостных, «ибо если мы не согласимся на уменьшение жестокости и умерение к человеческому роду нестерпимого положения, то и против нашей воли сами оную возьмут рано или поздно». Граф Блудов уверял, что видел в 1784 году в руках императрицы проект указа, по которому дети крепостных, родившиеся после 1785 года, стали бы свободны. Но этот указ никогда не был обнародован. В бумагах императрицы нашли, правда, после ее смерти проект: о положении свободных крестьян, т.е. тех девятисот тысяч крепостных, которые были освобождены секуляризацией церковных имений. Этот документ был напечатан в двадцатом томе Сборника Императорского русского исторического общества. По массе поправок, которыми пестрит его текст, видно, что Екатерина долго над ним работала. Пришла она к довольно странному и, безусловно неудачному намерению: она хотела применить формы городского управления к совершенно неподходящим условиям сельской жизни, но и этот план остался без всякого употребления.

 Скачать реферат