Шпаргалки Зарубежная литература

Страсть К. к покорению пространства, преодоление маленьких отрезков пути, равных по мощности затраченных на это усилий многотрудным утомительным переходам, это постоянное кочевье К. по Деревне и по периметру Замка, его наскоки на чужую территорию действительно делает его похожим на первобытного номада, подбирающегося к непонятному укреплению, за которым сокрыто замкнутое цивилизационное образов

ание. Ни любовная страсть, ни уют дома, ни покой обывателя не могут подавить его инстинктов покорителя пространства. Более того, он рискует потерять свою собственную территорию, которая есть ничто иное как его тело, речь, таким образом в романе постоянно ведется о таком противоборстве, ценой которого является завоевание территории жизни. И К. понимает с абсолютной ясностью, что победа Замка одновременно должна быть ознаменована его, К. смертью.

Итак, в романе мы сталкиваемся с ужатым, притесненным телом-точкой К. и телом-точкой графа, абсолютно непроницаемыми, формирующими особые поля. Пространство Замка лепит тела, бороздит их, трансформирует, произвольно передвигает в пространстве. Мы знаем несколько таких сформированных полем Замка тел — тела чиновников, тела жителей деревни и тела замковых, условно говоря «маргиналов», — Фриды и самого К. Все они обладают совершенно различной физикой. Так тело чиновников, как будто бы вышедших из Замковой темноты, остаются еще потусторонними, на них еще лежат замковые тени, они затушеваны, а если и попадают в полосу высвечивающего их источника, то тут же подвергаются смертельному для своей телесной организации действию света, который уничтожает эти «тайны», составляющие их сущностный признак. Встреча К. с чиновником в гостинице, которую К., упорно преодолевая все препятствия, устраивает себе, описана в сцене утреннего переполоха, вызванного вторжением инородного К.–тела: «А почему господа не могли общаться друг с другом! Да неужели К. до сих пор этого не понимает? Ничего похожего — и хозяин подтвердил, что его жена того же мнения, — ничего похожего ни он, ни она до сих пор не встречали, а ведь им приходилось иметь дело со многими весьма упрямыми людьми. Теперь приходится откровенно говорить К. то, чего они никогда не осмеливались произнести вслух, иначе он не поймет самого существенного. Так вот, раз уж надо ему все высказать: только из-за него, исключительно из-за него, господа не могли выйти из своих комнат, так как они по утрам, сразу после сна, слишком стеснительны, слишком ранимы, чтобы попадаться на глаза посторонним, они чувствуют себя форменным образом, даже в полной одежде, слишком раздетыми, чтобы показаться чужому. Трудно сказать — чего они так стыдятся, может быть они, эти неугомонные труженики, стыдятся только того, что спали? Но быть может, еще больше, чем самим показываться людям, они стыдятся видеть чужих людей, они не желают, чтобы те просители, чьего невыносимого вида они счастливо избежали путем ночного допроса, вдруг теперь, с самого утра, явились перед ними неожиданно в непосредственной близости, в натуральную величину. Это

им трудно перенести. И каким же должен быть человек, в котором нет к этому уважения? Именно таким человеком, как К.» [4]

Система двойного слежения. «Замок стоял в молчании, как всегда, его контуры уже таяли. Еще ни разу К. не видел там ни малейшего признака жизни, может быть, и нельзя было ничего разглядеть из такой дали, и все же он жаждал чего-то увидеть, невыносима была эта тишина. Когда К. смотрел на Замок, ему иногда казалось, будто он наблюдает за кем-то, а тот сидит спокойно, глядя перед собой, и не то, чтобы он настолько ушел в свои мысли, что отключился от всего, вернее он чувствовал себя свободным и безмятежным, словно остался один на свете и никто за ним не наблюдает, а если и замечает, что за ним все-таки наблюдают, то это ни в малейшей степени не нарушает его покоя, и действительно, было ли это причиной или следствием, но взгляд наблюдателя никак не мог задержаться на Замке и соскальзывал вниз. И сегодня, в ранних сумерках, это впечатление усиливалось: чем пристальнее К. всматривался туда, тем меньше видел и тем глубже все тонуло в темноте.» [5]

Особые отношения К. и Замка не поддаются простому нарративному описанию: мы не можем ответить на вопрос, почему К. не удается ни войти во внутренние пределы Замка, ни обойти его, ни отказаться от неисполнимой идеи попасть вовнутрь. Нам всякий раз приходится применять обходной маневр для того, чтобы продвинуться в логике отношений К. с Замком.

Можно для такой цели попытаться со стороны понять архитектурную систему того пространства, в которое стремится прорваться К. Что представляет собой стиль этого сооружения? Номаду и романтику К. Замок противостоит как цитадель скрытого, может быть даже простого порядка, идею которого утратили, забыли, и теперь этот порядок воспроизводит себя по какой-то устоявшейся схеме, смысл которой никого более не интересует. Если можно было бы подобрать стиль к тому сооружению, которое осаждает К., наверняка его можно было бы определить как классицизм. В архитектуре классицизма наличествует некоторый феноменологический повтор, ставящий под сомнение подлинность всей конструкции и самого произведения, созданного в системе классицистических ценностей. Классицизм возник во Франции во второй половине ХVII столетия, и распространился по большей части в тех странах, которые не знали настоящей античности. Феномен классицизма объясняется стремлением обзавестись «своей античностью». Классицизм выступает в качестве формы, компенсирующей отсутствие ромейского прошлого. Воспроизведение классической архитектурной схемы свидетельствует более не о понимании сути (основы) классики, а, скорее, о поверхностном его усвоении и о варварском вкусе адептов такого репродуцирования. Эклектика — это вовсе не то, что началось после классицизма, это и есть сам классицизм: размеры, планы, назначение классицистических сооружений, вольное применение ордерной системы, та логика, на которой строится отношение к первоисточнику, к греческому и римскому образцу (последний, кстати, уже допускал невозможную в классическом греческом искусстве свободу в обращении с элементами ордера, — использование его не как конструктивную систему, а как декоративную), все это свидетельствует о том, что с настоящей классикой было покончено, что она в новом стилевом преломлении утратила свою логику и превратилась в мутанта. Систему классицистического сооружения можно назвать «вторичным порядком». В Замке проявлена не органическая форма, а некое усилие упорядочивания.

И хотя Кафка определенно дает понять, что Замок — не принадлежит ни к готической, ни к новоевропейской архитектурной традиции, тем не менее, ясно, что речь ведется не о формальных признаках стиля, а о морфологической логике отношения целого и его частей, причем таком их соотношении, когда части абсолютно подавляют целое. К.–варвар (в оппозиции «Замок–цивилизация»), К.–романтик (Замок–классика, соответственно духу немецкого философского противостояния романтизма и классицизма), К.–номад (Замок — цивилизованное пространство), — все эти противоположности оказываются формирующими и онтологически значимыми для нас, внешних наблюдателей тел, расположенных в пространстве текста.

 Скачать реферат