История российского революционного терроризма

Оказавшись в эмиграции, бывшие революционеры, представлявшие небольшевистские партии, продолжали сводить счеты друг с другом. Обращение к истории революционного движения дооктябрьской эпохи осуществлялось через призму вопроса: кто виноват? Одни приходили к выводу о порочности самой политической платформы, на которой они находились, что предопределило эволюцию воззрений многих бывших социалист

ов и либералов в направлении разного рода этатистских концепций. Другие объясняли причину своего поражения обстоятельствами частного и субъективного характера. К таким обстоятельствам было, прежде всего, отнесено провокаторство.

Неизменно ассоциировавшееся с «делом Е.Ф. Азефа», оно так или иначе подводило исследователей к рассмотрению феномена революционного терроризма. Правда, по большей части исследования эмигрантских авторов базировались лишь на личных воспоминаниях, что снижало уровень репрезентативности представленных концепций. Взаимные обвинения политических эмигрантов в провокаторстве и иных грехах, совершенных на ниве служения террору, были лишь на руку большевикам. Не случайно книга В.Л. Бурцева «В погоне за провокаторами» и отрывок из бурцевских мемуаров «Как я разоблачил Азефа» увидели свет в конце 1920-х годов в СССР. И это несмотря на то, что автор к тому времени зарекомендовал себя как злейший враг советский власти. В.Л. Бурцев активно поддерживал версию о германском финансировании большевистской партии в 1917 г., пытался вести борьбу с коминтерновской агентурой в среде русской эмиграции, выпустил антисоветскую брошюру – памфлет «Юбилей предателей и убийц».

Псевдоагент царской охранки Е.Ф. Азеф настолько эпатировал российскую общественность, что даже по прошествии значительного количества лет ему приписывали какие-то дьявольские, сверхъестественные возможности. За ширмой любого теракта подозревалось присутствие его зловещей фигуры. Так, даже посвященный во все тайные стороны деятельности охранного отделения, многолетний полицейский руководитель ЛА. Ратаев утверждал, что некто иной, как Е.Ф. Азеф, «придумал и проделал вместе с армянами покушение на султана». В действительности ни к покушению на турецкого султана Абдул-Хамида в июле 1905 г., ни к армянским террористическим организациям он никакого отношения не имел. Сами армянские боевики категорически отвергали его причастность к этому теракту. Но даже лично получив опровержение ратаевского утверждения со стороны последних, МА. Алданов все же допускал возможность участия Е.Ф. Азефа в заговоре против султана. Таким же образом и в современную эпоху в любом теракте американцы непременно обнаруживают след Бен Ладена, а россияне – Шамиля Басаева.

Большинство исследователей полагали, что движущим мотивом двойной игры Е.Ф. Азефа являлись эгоизм и корыстолюбие. В каждом конкретном случае между службой охранке и революции он выбирал ту, которая приносила больше финансовых дивидендов. Революционная работа зачастую была более выгодной, чем полицейская, поскольку через кассу БО проходили огромные суммы, бывшие в полном распоряжении Е.Ф. Азефа. Одним из первых данную точку зрения на феномен «азефщины» сформулировал А.И. Спиридович: «Азеф – это беспринципный и корыстолюбивый эгоист, работавший на пользу иногда правительства, иногда революции; изменявший и одной и другой стороне в зависимости от момента и личной пользы; действовавший не только как осведомитель правительства, но и как провокатор в действительном значении этого слова, то есть самолично учинявший преступления и выдававший их затем частично правительству корысти ради».

Другая тенденция оценок, обнаруживаемая в эмигрантской историографии, – попытка объяснить феномен Е.Ф. Азефа через призму психологии игрока. В.М. Зензинов, отвечая на вопрос, какие цели преследовал Е.Ф. Азеф, писал: «Эта тайна осталась с ним. Я могу лишь высказать предположение: по натуре своей он был игроком – он играл головами других и своей собственной, и эта игра, в которой он должен был себя чувствовать мастером, давала ему в руки ту власть, которая его опьяняла, – власть над правительством и революцией. Но за эту игру никогда он не забывал получать от правительства свои тридцать серебреников». В целом же делался вывод, что роль Е.Ф. Азефа как сотрудника полиции превышала его роль как революционера.

Фигура Е.Ф. Азефа являлась подлинной находкой для литераторов. Одним из первых его образ в художественном произведении использовал Андрей Белый, представив под фамилией Липченко в романе «Петербург». Широкий резонанс в литературных кругах вызвала изданная в 1929 г. в

Берлине на русском языке книга Романа Гула «Генерал БО». Художественная канва основывалась на проработке автором значительного круга источников, а потому гулевский роман сыграл не последнюю роль в развитии историографии дела Азефа. Книга была переведена на многие языки и получила высокую оценку со стороны ряда видных писателей, включая Анд-ре Мальро и Альбера Камю. Именно под влиянием «Генерала БО» французский философ-экзистенциалист увлекся темой русского революционного терроризма. А. Камю апробировал сюжет об убийстве великого князя Сергея Александровича в качестве театральной постановки. Р. Гуль также адаптировал сюжетное изложение своей книги для сценической постановки. Написанная им пьеса «Азеф» была поставлена в 1937 г. на сцене Русского театра в Париже известным актером Григорием Хмарой, который, помимо режиссерской работы, исполнил роль Б.В. Савинкова. Пьеса имела кассовый успех и получила благожелательное освещение со стороны театральных критиков, хотя сам Р. Гуль оценивал свою пробу пера на драматической ниве довольно скептически. Впрочем, состоялось лишь четыре представления. Спектакль был исключен из репертуара театра под давлением эсеров, заявлявших, что будирование азефовской темы ввиду еврейского происхождения главного героя выглядит аморально на фоне преследования евреев в нацистской Германии. В действительности социалистов-революционеров раздражало само упоминание имени провокатора вне зависимости от его национального происхождения. Даже по прошествии тридцати лет после азефовского дела эсеры весьма болезненно относились даже к упоминанию имени бывшего руководителя эсеровской Боевой организации.

Эмигрантские авторы имели довольно смутное представление о происходящем в СССР и поэтому восприняли сообщения советской пропаганды о терактах против партийных деятелей, как отражение реальных террористических потрясений. Этим во многом объясняется сохранение интереса к истории терроризма в историографии русского зарубежья.

Столь же значительное раздражение, как и гулевская пьеса, вызвала у эсеров публикация в 1930 г. в парижской газете «Последние новости» эссе М.А. Алданова «Азеф». «Эсеры, – писал в этой связи В. Ходасевич Н. Берберовой, – в лютой обиде на Алданова за «Азефа», как и следовало ожидать». Эссеист представил Е.Ф. Азефа как дегенеративную личность, «переходной ступенью к удаву». При чтении алдановского эссе у читателя невольно возникал вопрос, почему эсеры долгое время преклонялись перед столь ничтожным в нравственном отношении человеком. Репутация ПСР при этом, естественно, не выигрывала. М.А. Алданов обнаруживал в перипетиях азефского дела мотивы Ф.М. Достоевского. Впоследствии тезис о «достоевизме» русского терроризма стал весьма распространенным в экзистенциалистской литературе.

 Скачать реферат