Дореформенная и пореформенная Россия в изображении А.И.Гончарова

Гончаров с уважением и приязнью относится к бабушке Бережковой, но не скрывает ее жестокого, «деспотического» хозяй­ствования. Оно проявлялось многообразно.

Вот характеристика крепостной девочки Пашутки, исполняв­шей при Бережковой роль казачка. «Обязанность ее, когда Татьяна Марковна сидела в своей комнате, стоять плотно при­жавшись в уголке у двери и вязать чулок, держа клубок под­мышкой,

но стоять смирно, не шевелясь, чуть дыша, и по возмож­ности не спуская с барыни глаз, чтоб тотчас броситься, если барыня укажет ей пальцем, подать платок, затворить или отво­рить дверь, или велит позвать кого-нибудь». «Ей стригут волосы коротко и одевают в платье, сделанное из старой юбки, но так, что не разберешь, задом или наперед сидело оно на ней; ноги 'обуты в большие не по летам башмаки». Только когда барыня уезжала в город, Пашутка решалась покинуть свой пост в углу комнаты и осмеливалась поиграть с котом Серко. Из носовых платков она «свивала подобие кукол и даже углем помечала, где быть глазам, где носу». Не пишет Гончаров, чтобы строгая ба­рыня когда-нибудь приласкала девочку-казачка или дала ей что-нибудь сладенькое. Только добродушный Райский, заходя к Та­тьяне Марковне, то ласково погладит Пашутку, то даст ей яблоко. Кот Серко да подобие самодельной куклы — вот все, чем распо­лагала девочка-казачок в своей крепостной неволе. Она оторвана от забав дворовой детворы. О школе и помину нет. Гончаров еще добавляет: «Такие девочки не переводились у Бережковой. Если девочка вырастала, ее употребляли на другую, серьезную работу, а на ее место брали из деревни другую (т. е. отнимали у семьи,) на побегушки, для маленьких приказаний»[6,90]

Около кабинета барышни рядом с девочкой Пашуткой, несла свою крепостную службу старая женщина Василиса. Ей теперь уже под семьдесят лет, а взята она была на службу (горничной) молодой девушкой. И вот с тех пор и до старости она словно при­кована к работе в барском доме. Теперь она экономка, пользуется доверенностью и благосклонностью барыни, но личной жизни у нее нет, нет связи ни с семьей, пи с односельчанами, ни с двор­ней. В свободные минуты она сидит на высоком стуле и без­участно смотрит в окно—неподалеку от маленькой Пашутки, торчащей в углу.

Василиса «не то что полная, а рыхлая», разбухшая «от веч­ного сидения в комнате женщина», молчаливая, но вечно что-то шепчущая, «со впалыми глазами». Она «неохотно расставалась со своим стулом и, подав барыне кофе, убравши ее платья в шкаф, спешила на стул, за свой чулок, глядеть задумчиво в окно на дрова, на кур и шептать. Из дома выходить для нее было нака­занием; только в церковь ходила она, и то, стараясь робко, как-то стыдливо пройти через улицу, как будто боялась людских глаз . Когда кто приходил посторонний в дом, она никогда не могла потом сказать, кто приходил. Ни имени, ни фамилии приходив­шего она передать никогда не могла .». В этом одиноком, отъ­единенном существовании, на протяжении десятилетий, живой че­ловек словно костенел и замирал.

В «Обрыве» бытописатель, реалист и гуманист создал еще более мрачный образ, лаконичную, но сильную характеристику крепостной Улиты. Эта женщина «была каким-то гномом: она гнездилась вечно в подземельном царстве, в погребах и подвалах, так что сама вся пропиталась подвальной сыростью. Платье ее было влажно, нос и щеки постоянно озябшие, волосы всклочены и покрыты беспорядочно смятым бумажным платком. Около пояса грязный фартук, рукава засучены. Ее всегда увидишь, что она или возникает, как из могилы, из погреба, с кринкой, горшком, корытцем, или с полдюжиной бутылок между пальцами в обеих руках, или опускается вниз, в подвалы и погреба, прятать про­визию, вино, фрукты и зелень. На солнышке ее почти не видать, и все она таится во мгле своих холодильников: видно в глубине подвала только ее лицо с синевато-красным румянцем, все про­чее сливается с мраком домашних пещер». С родными, жившими близко в деревне, она не встречалась месяцами. В праздники весь дом смотрел нарядно, лишь Улита в эти дни погружалась в холодильники еще глубже, не успевая переодеться, чтобы не быть непохожею на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Так человек терял связь с людьми, с обществом. Подземельное цар­ство, подвальная сырость, тьма, холодильники, пещеры, наконец, могила — вот куда загнали человека, утратившего человеческий образ.

Как стало очевидно из вышеизложенного в главах о Мали­новке Гончаров создал ряд портретов-характеристик, исполнен­ных мастерски. Таковы, например, характеристики Марины, Пашутки; образы Василисы и особенно Улиты в их обобщенной характеристике получают черты трагизма. Создание таких обра­зов — большая, бесспорная заслуга романиста. Но не единствен­ная!

Сказанным выше не исчерпывается все, что написано Гонча­ровым в «Обрыве» о крепостных. К тому, что сказано о малиновской дворне, присоединяется характеристика лекарки из город­ской слободы; невежественная Меланхолиха, с ведома барыни Бережковой, лечила дворню Малиновки и часто калечила своих пациентов.

Вот еще один эпизод. Гуляя по городу, Райский «набрел на постройку дома, на кучу щенок, стружек, бревен и на кружок расположившихся около огромной деревянной чашки плотников. Большой каравай хлеба, накрошенный в квас лук, да кусок крас­новатой соленой рыбы — был весь обед. Мужики сидели смирно и молча, по очереди опускали ложки в чашку и опять клали их, жевали не торопясь, но смеялись и не болтали за обедом, а при­лежно, и будто набожно, исполняли трудную работу. Райскому хотелось нарисовать эту группу усталых, серьезных, буро-жел­тых лиц, эти черствые, загорелые руки, с негну­щимися пальцами, крепко вросшими, будто железными ногтями, эти широко и мерно растворяющиеся рты и медленно жующие уста, и этот — поглощающий хлеб и кашу — голод. Да, голод, а не аппетит: у мужиков не бывает аппетита. Аппетит вырабатывается праздностью, моционом и негой, голод — временем и тяжкой ра­ботой». Следует в полную меру оценить ту «изобразительность», с какой нарисована эта жанровая картина. Здесь словесное искусство Гончарова идет плечо в плечо с крестьянским жанром у лучших передвижников. И опять скажу, что здесь обнаружилось не только живописное мастерство Гонча­рова, но и его гуманная мысль. Городских плотников Гончаров настойчиво называет тоже мужиками. Он, наверно, прав, по­скольку и деревенские мужики отправлялись в отхожие про­мыслы. Как и плотников, Гончаров мужиками называет крепост­ных лесовода-барина Тушина, занятых работами по лесному хозяйству, сплаву леса на плотах, перевозке лесных материалов к заграничному транспорту. В генеалогии Райского, имевшейся в первой редакции романа и потом изъятой, упоминается кре­постной гарем. В эпизоде с «грехом» Бабушки тоже упоминается крепостной гарем у графа.

Отдельные образы исполнены в целостном идейно-компози­ционном замысле. Из них слагается собирательный, комплексный социальный образ Малиновки, помещичьей усадьбы, крепостного гнезда. Тургенев, враждебно настроенный против «Обрыва», пи­сал Анненкову (январь 1869 г.), еще не дочитав романа до конца: « . отдыхаешь, как попадешь в дом к Татьяне Марковне и в уездный город . Там есть вещи хорошие .». В. П. Боткин, тоже не одобрявший «Обрыва», писал Фету (июнь 1869 г.):

 Скачать реферат