О воспитании детей-беспризорников

Хозяйствовать Песталоцци не умел: на полях его ничего не росло, батраки разбежались от него, компаньон забрал свою долю (пришлось отдать ему приданое жены), и остался Песталоцци с женою, ребенком, землею и домом — и без гроша денег. Но не страшно, прожил бы: часть земли отдал в аренду, часть сам распахал .

Однако тут ему пришла в голову новая идея — первая дельная идея в этой голове, ибо он

а-то, при всем ее кажущемся безумии, и привела Песталоцци к славе.

В то время по дорогам Швейцарии бродили сотни бездомных, нищих детей, не имевших ни пристанища, ни хлеба — «беспризорных», как сказали бы теперь. В городе дети бедняков работали на ткацких фабриках. Лишь к концу жизни Песталоцци был издан закон об охране детского труда: по этому закону к работе не допускали детей моложе девяти (!) лет, и рабочий день их ограничили 12—14 часами. Песталоцци решил найти способ облегчить участь бедняков. Он решил показать, что детей можно обучать фабричным специальностям и в то же время давать им кое-какое образование, что с детьми и в школе можно быть ласковым, как дома. Для этого он собрал в своем большом доме несколько десятков нищих детей и устроил для них приют. Воспитателей в приюте было два: сам Песталоцци и его жена. Они кормили детей, одевали и обували их, обучали в мастерских. Но денег не хватало. Песталоцци обратился за поддержкой к состоятельным людям. Пожертвований поступило мало. Песталоцци продал и заложил все, что можно было. «Я сам жил, как нищий, для того чтобы научить нищих жить по-человечески», — писал позже Песталоцци, вспоминая эти годы. Содержать детей было не на что, и наступил конец: всех их, неузнаваемо изменившихся, ласковых, приветливых, опрятных, отличавшихся прилежной работой, безукоризненным поведением и старательностью в учении, — всех пришлось опять выпустить на большую дорогу, в бродяжничество.

Песталоцци едва перенес этот удар. Он, наверно, и не перенес бы, если бы знал, что ему еще предстоит.

Он поседел, лицо его покрылось глубокими морщинами, спина согнулась; он казался безумным, и слух о его безумии распространился в округе. Друзья были уверены, что дело кончится сумасшедшим домом. Дети бегали за ним, как за юродивым, указывали на него пальцами и дразнили.

Чудак из чудаков из страны дураков .

Нищета стояла у порога; в пору самому надевать суму, чтобы прокормить семью.

Однако «убеждение в правильности моего плана никогда не было так сильно, как после полнейшей неудачи его осуществления», — писал Песталоцци.

Надо было зарабатывать на жизнь, и Песталоцци решил заняться литературным трудом. В короткий срок он пишет шесть повестей — и все уничтожает, ибо они кажутся ему невозможно слабыми. Лишь седьмую, нравоучительную книгу для народа «Лингард и Гертруда», в которой проповедуются важные идеи народного образования, он несет к издателю. Тот печатает книгу — и автор ее становится знаменитым. Книгу переводят на многие языки; Песталоцци присуждают премию; его наперебой приглашают в разные страны, чтобы он осуществлял свои идеи.

Почти двадцать лет подряд Песталоцци пишет одну книгу за другой, его издатели разбогатели на нем, а сам он получал гроши и был таким же нищим, как прежде. Золотую медаль, полученную за первую книгу, пришлось тут же продать: в доме ничего не было. Ничего, кроме всемирной славы. Революционное французское законодательное собрание присвоило восемнадцати иностранцам звание Почетного гражданина Франции за то, что они «в разных краях подготовляли пути к свободе».

В числе этих восемнадцати — Георг Вашингтон, Тадеуш Костюшко, Фридрих Шиллер, Иоганн Генрих Песталоцци .

Песталоцци уже пятьдесят. Все такой же угрюмый, застенчивый, неловкий: жизнь голодающего бедняка заставит одичать кого угодно.

Но в это время ему предлагают создать колонию в Станце — городке, сожженном французами дотла. (Это был 1798 год. Война французов с австрийцами, восстания отдельных кантонов, жестокое усмирение восстаний — все это волнами прокатилось по швейцарской земле.)

Немного получил Песталоцци для приюта: давно заброшенный женский монастырь с холодными, сырыми комнатами и очень скудные средства. Опять никаких воспитателей, никакой прислуги. Песталоцци предстояло быть директором, экономом, учителем, воспитателем, поваром и даже ночным сторожем .

Кажется, жена его дрогнула перед лицом этой новой немыслимой авантюры, дрогнула, не выдержала, потому что Песталоцци требовательно писал ей, больной, с нового места: «Я берусь за осуществление величайшей мысли нашей эпохи . Я не могу выносить твоего недоверия, и потому пиши мне письма, полные надежды. Ты ждала тридцать лет, и подождать еще три месяца уже не особенно трудно».

Трагичные и прекрасные строки.

«Я берусь за осуществление величайшей мысли нашей эпохи» — так люди приступают к делу.

Детей собралось около восьмидесяти: грязные, в лохмотьях, больные чесоткой, озлобленные, измученные, худые, как скелеты.

Дети, имевшие родителей, были, пожалуй, еще хуже сирот. Одни родители посылали ребят в приют лишь за тем, чтобы получить новую одежду, и тут же забирали их. Другие требовали с Песталоцци плату за детей: ведь дети, не попади они в приют, могли бы просить милостыню, приносить ее домой. Убыток!

«А через полгода детей нельзя было узнать, — пишет один из биографов Песталоцци, — это были чистоплотные, скромные, трудолюбивые ребята, души не чаявшие в своем «отце».

Как удалось это сделать? Песталоцци объяснял свой метод:

«С утра до вечера я был среди них. Все хорошее для их тела и духа шло к ним из моих рук . Моя рука лежала в их руке, мои глаза смотрели в их глаза. Мои слезы текли вместе с их слезами, и моя улыбка следовала за их улыбкой. Они были вне мира, вне Станца, они были со мной, и я был с ними. У меня ничего не было: ни дома, ни друзей, ни прислуги, были только они».

Воспитанники Песталоцци много работали, полностью обслуживали приют со всем его хозяйством, и труд был не воспитательной мерой, а необходимостью, и оттого он воспитывал, соединял ребят, приучал к дисциплине. Ребенок стремится к добру, но «не для тебя, учитель, и не для тебя, воспитатель, а именно для самого себя . Ребенок должен сознавать, что твоя воля определяется необходимостью, вытекает из положения вещей», — говорил Песталоцци. Он не внушал правила морали, не читал нотаций. Никогда ничего не требовал от детей и не приказывал им. Со времен язычества и раннего христианства, говорил он, люди стали верить в силу проповеди, нравоучения. Но это простая болтливость! Истина должна сама вытекать из положения вещей, которое видит ребенок, иначе она кажется ему «непонятною и утомительною игрушкой».

Случилось так, что по соседству со Станцем французы сожгли село Альтдорф: его жителей подозревали в помощи восставшим.

Песталоцци собрал своих воспитанников:

— Альтдорф сгорел. Может быть, в эту минуту по пожарищу бродят около сотни детей без крова, без пищи, без одежды . Хотите ли вы им помочь? Но для этого каждому из вас придется больше работать, получать меньше еды и поделиться своей одеждой с новичками.