Преподавание современной литературы в школе на примере романа М. Петросян "Дом, в котором…"

«Дом, в котором…» — первая книга писательницы, над которой она работала около восемнадцати лет, с 1991 года до публикации книги в 2009. Вначале написание в романе не было сюжета – были небольшие рассказы о мальчике, который попал в новое место, о детях, которых он встречает, с которыми знакомится. Роман проделал большой путь, перед тем как его издали: он переходил от одного знакомого к другому,

лежал много лет в столе, пока не попал в руки издателю «Гаятри» Шаши Мартыновой. Роман Мариам Петросян получил множество премий: «Русская проза» - в номинации «Крупная проза» (2009), «Странник» - в номинации «Необычная идея» (2010), «Студенческий Букер» (2010), «Большая книга» - 3 место в номинации «Приз зрительских симпатий».

«Мариам Петросян не профессиональный писатель, и “Дом, в котором…” – ее первая и единственная книга, которая “в одночасье превратила художника-аниматора из Еревана в российскую литературную звезду первой величины. “Дом” выдвигают на престижные премии, о нём спорят критики, его читают в метро и дарят друзьям” [Юзефович 2010] Автор создала свой собственный мир, который пытается объяснить и понять. «Дом — странное место со своей более чем столетней историей. Место со своими тайниками, граффити на стенах, страшными легендами и еще более странными и страшными традициями. Схватка насмерть двух потенциальных вожаков — только одна из них. Время в Доме может идти как угодно — замедляясь, ускоряясь, а то и вовсе зацикливаясь по желанию Властелина Времени (он скрывается среди воспитанников, не узнанный взрослыми, но известный остальным насельникам, а мы, читатели, начинаем догадываться, что с ним не все ладно, только ко второй половине тысячестраничной книги). Еще в Доме есть свой Смерть (тоже один из воспитанников), свой Ангел, свой Крысолов, есть «неразумные», которых опекают «разумные». Впрочем, и разумные эти весьма странные — то и дело могут забиться в эпилептическом припадке или приступе немотивированной ярости, могут превратиться в дракона, устроить Ночь Сказок и рассказывать друг другу страшные истории (которые, возможно, являются правдой), ненавидят часы, таскают с собой цветочные горшки и бритвы, возможно — гонят кактусовый самогон, составляют сногсшибательные психоделические коктейли…»

В романе сложно определить какой год или где именно находится Дом: они слушают пластинки, смотрят телевизор, в Клетку берут плеер, раскладывают пасьянсы, читают «Моби Дик» Мелвилла, сравнивают Лорда с Дэвидом Боуи. Табаки упоминает о том, что знает все о Доме с 1870 до последнего выпуска: «Мы сидели в подвале — я и Сфинкс, — перебирая кипы заскорузлых бумаг, стянутые проволокой. Бумаги были и совсем истлевшие, и почти целые, но все они, каждый обрывок, воняли сыростью, как будто всосали в себя километры болот. Мы рылись в них с упоением. Эту мою страсть — выкапывание прошлого Дома из самых потаенных его закоулков — разделял со мной только Сфинкс. Остальные рассматривали самую ценную добычу из подвала в лучшем случае с отвращением. Сфинкс же…

— Ого! — шептал он, натыкаясь на связку пожелтевших счетов. — Да это клад! — И мы склонялись над ними, дрожа от нетерпения, чтобы добавить еще один малюсенький штрих к картине, которую не видел никто, кроме нас.

Сукно серое.

И давние дети Дома облачались в костюмчики из серого сукна.

Мотки шерсти.

И сестры Мария и Урсула, каждая на своей табуретке, начинали щелкать спицами (по сестре на дортуар, по табуретке на сестру), а из-под огрубевших от стирок и готовки рук выползали, свешиваясь все ниже, шерстяные носки.

Так, шаг за шагом, бумажка за бумажкой, мы складывали тот давний Дом. Мы узнали, как выглядели его комнаты, чем занимались его обитатели — и даже страсть М. А. к зимним, перележавшим яблокам не осталась для нас тайной. Зачем это было нужно? Мы и сами не знали. Но разрыли содержимое подвала, как два сумасшедших крота. С 1870 до последнего выпуска. Все это время в спальню стаскивались кипы того, что Волк называл древним хламом, а Лэри трудился в качестве носильщика. Стаю заинтересовал только последний выпуск. Я составил два альбома из самых интересных документов, и мы временно охладели к раскопкам.» (стр.147)

В книге все перемешано и перепутано, жестокость и доброта стоят вместе и не знаешь, чего больше. Обитатели Дома жестоко дерутся друг с другом, но за своих стоят горой, всегда помогают и слушают в тяжёлую минуту, умоют, оденут и подадут кофе в постель. «У наших очень разный подход к лечению одних и тех же болезней, и каждый считает, что его метод самый лучший. Поэтому сначала Горбач усердно давит на моих костях какие-то точки по методу древних китайцев. Потом, по методу Сфинкса, меня запихивают в такую горячую ванну, что вполне можно свариться заживо, но я молчу, потому что у метода Сфинкса два варианта: почти кипяток и ледяная вода. Меня вытаскивают, натягивают на голое тело свитер, натирают под ним спину чем-то жгучим, плюс шерстяные носки и шарф, под которым — компресс из спирта.

На этой стадии лечения я уже не разбираю где чей метод и пытаюсь все с себя содрать, но меня крепко держат, а Слепой достает из каких-то тайных запасов банку меда — совсем маленькую — и торжественно демонстрирует ее мне, как будто я еще в состоянии на такое реагировать. Дальше мне скармливают мед, а запивать его заставляют молоком, и приходится все это терпеть, пока я не начинаю плавиться заживо во всем, что на меня накрутили, потеть молоком и кашлять сливками.

Бедный я, признающий только один метод лечения больных — нежное обращение.

Сфинкс читает мне вслух отрывки из «Махабхараты», Горбач играет на флейте, Лэри давит в миске лимоны, а Слепой следит, чтобы я не вывернулся и не уполз; от всех этих процедур я так устаю, что умудряюсь уснуть прямо в огненно-медовом коконе, и все замечания о палачах и пытальщиках, которыми я собирался порадовать стаю, остаются невысказанными и щекочут меня ночь напролет, проникая в потливые сны».

Но и нож является символом: и злой стихи, и закона, и памяти. Странным образом пересматривается цена человеческой жизни. Смерть может иметь определенный образ (именно такое прозвище было когда-то у Рыжего, вожака второй стаи, которого пытаются убить “состайники” и который почти всю жизнь провел в Могильнике).0 В Доме можно не вернуться, можно умереть во сне, можно умереть от удара ножом. Однако там, где есть беда, есть и помощь. «Обитатели Дома – удивительные и неожиданные существа. Эти мальчики где-то там, почти за пределами повествования, читают и изучают философию, поэзию, историю, они “перекопали” множество книг и пересмотрели множество фильмов, а мы можем об этом только догадываться по разнообразным упоминаниям – тут вам и Аристотель, и Гомер, и Апокалипсис, туземные царьки и средневековые рыцари.» Однако если мы на миг отвлечется от текста, и задуматься, почему Дом живет в паутине своих Законов, а не Законов Наружности? Почему Дом не закрыли после жуткого и кровавого выпускного? Или после убийства Помпея? Отчего так быстро свернули расследование странного исчезновения Крестной? Оттого, что все это — не всерьез, не совсем по-настоящему. Дом — такая «вещь в себе», отдельная Вселенная, куда ничего не может проникнуть из Наружности. «Встав со ступеньки, мальчик подошел к стене и прислонился к ней щекой.