Изучение жанра антиутопии на уроках литературы в школе

Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как много из того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.

Д-503 недоумевает, почему «древние» так много уделяли внимания «

нерациональному» И. Канту и не увидели величия рационалистической системы Ф. Тейлора, превратившего процесс труда в ряд продуманных, четких, экономных ритмичных движений, при которых не терялось даром ни одной секунды. Д-503 – инженер по профессии и поэт в душе – поэтически описывает особую гармонию тейлоровской системы труда.

Я видел: по Тейлору, размеренно быстро, в такт, как рычаги одной огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки, угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились прозрачно-стеклянные чудовища-краны и так же, как люди, послушно поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево «Интеграла», свои грузы. Это была высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка…

Роман написан в жанре фантастики – антиутопии. Причем наряду с условностью, фантастичностью роману свойствен также психологизм, что драматизирует собственно социально-общественную, идеологическую проблематику. Скорее можно согласиться с теми, кто признает за автором умение не только демонстрировать смысл идей и показывать их столкновение, но и умение увлечь читателя человеческими характерами, психологией героев, то есть с теми, кто расценивает замятинский роман не только как роман идей, что в общем-то является свойством жанра, к которому обратился писатель, но и роман людей. За фантастическим сюжетом и антуражем автор видит и показывает человека, его дыхание, пульс, пульсирование мысли.

О сложности романа, его многогранности, о том, что его содержание не исчерпывается одной антиутопической идеей, свидетельствуют трудности, которые мы испытываем при определении жанра этого произведения. Л.В. Полякова в связи с этим справедливо пишет: «По своим, замятинским законам творчества написан и роман «Мы», не то действительно «роман» с его тягой к изображению объемности и многогранности событий в центре с любовной интригой, не то повесть как повествование, даже летопись отдаленной от нас эпохи, не то «записи», как определяет их Д-503, давая им заглавие «Мы». Сам автор чаще всего называл произведение романом, «самой моей шуточной и самой серьезной вещью», «романом фантастическим», «сатирическим романом», «сатирой», «утопией». Произведение явно не укладывается ни в какие известные жанровые каноны.

Один из важнейших вопросов, которые пытается решить автор, – вопрос свободы выбора и свободы вообще. Где грань, отделяющая свободу от несвободы, а человека от животного? Сегодняшние хаос и шатание в постсоветском обществе, стыдливо именуемые «периодом становления демократии», показывают, что мы не готовы к свободе, мы не научились понимать и ценить ее. Может быть, нынешнее постсоветское пространство и является местом, где живут те, кто выжил в катаклизме антиутопии, – своеобразным «жилищем для античеловечества». К счастью, республики бывшего Советского Союза медленно и трудно выздоравливают, и возвращение в дурной сон под названием «Совдепия» уже совершенно невозможно. Но призрак несвободы продолжает стоять за нашими плечами. Мы должны быть внимательны и бдительны: в мире есть много Благодетелей, готовых осчастливить послушных нумеров. И самое главное – нам нужно не машинное демократическое общество, а свобода, основанная на вечных принципах гуманизма.

Изображение утопического мира в мировой литературе не было новым, но взгляд на утопическое общество изнутри, с точки зрения одного из его жителей – принадлежит к числу новаторских приемов Е. Замятина.

Роман Е.Замятина пророческий роман, за которым последовали и многие другие романы. Например, такие романы как М.Козырев со своим романом «Ленинград» (1925), А.Платонов «Чевенгур» (1926-29) и «Котлован» (1929-30) и многие др.

С крушением двух мощных тоталитарных систем – фашизма и сталинизма жанр антиутопии в русской литературе получает новое направление в творчестве Ю. Даниэля («Говорит Москва», 1961), В. Аксенова («Остров Крым», 1977–1979), В. Войновича («Москва 2042», 1984–1986). Если для русской антиутопии первой половины ХХ века была характерна установка на процесс социальных изменений, то во второй половине ХХ века авторы антиутопий стремятся переосмыслить прежде всего результат исторического развития с позиции некоторой временной дистанции. Антиутопии 20–40-х годов Е. Замятина, А. Платонова, М. Булгакова были устремлены в будущее, писатели пытались дать социальные прогнозы, предупредить общество об опасности исторических заблуждений. Произведения Ю. Даниэля, В. Аксенова, В. Войновича нацелены на конкретную действительность. И стали актуальными в своё время.

Более подробно мы хотели бы рассмотреть роман В. Войновича «Москва 2042», в котором главным персонажем в романе является писатель Карцев (от его лица ведется повествования), с объектом – романом, который Карцев сочиняет, – осуществляются на самой границе искусства и жизни, оказываясь то по одну, то по другую ее сторону, Сначала Карцев участником поживает события, которые потом должен описать. Попадая в будущее, он встречается с романом, уже написанным им, но не известным ему, поскольку акт писания приходится на тот самый промежуток времени, когда Карцев перескочил, перелетая из 1982-го в 2042 год. С удивлением и интересом автор романа узнает о том, что происходило с его персонажами, включая и его самого.

Обратим внимание на мастерский трюк с хронотопом: два времени – время внутри романа, сочиняемого Карцевым, и время, в котором он, писатель Карцев, ищет приключений на свою голову, постепенно все более и более сближаются. Придуманный Карцевым, высосанный из пальца персонаж, пророк-диссидент Сим Симыч Карнавалов, шлет в адрес правителей будущей Москвы коммунистической республики угрожающую телеграмму: «Выступаю походом на Москву .» за подписью «Сим». Это просто телеграмма: она послана из текста в реальность. Чтобы изменить ход событий, автор текста, писатель Карцев, меняет имя героя на «Серафима», и мгновенно – времена текста и реальности сошлись окончательно! – приходит телеграмма уже за подписью «Серафим», как очередное доказательство взаимопроницаемости искусства и жизни, вымысла и реальности.

Поначалу мнилось: наворотил что-то Владимир Николаевич, нафантазировал, от почвы оторвался, одно слово – антиутопия. Но все чаще и чаще, описывая нашу жизнь, журналисты оговорились: прямо по Войновичу . Действительно, прямо по Войновичу в одном городе младенцев в 1987 году начали подвергать обряду звездения (было сообщение в газете). Возрожденное казачество – это уже чуть позже – ввело как меру наказания показательную порку. Прямо по Войновичу появились московские и (тогда еще) ленинградские визитки – попытка хорошей жизни в отдельно взятом городе. А потом пошло-поехало, по мелочам и по-крупному. Демонстрация в стране, находящейся награни голода и разрухи, американского телесериала из «красивой жизни» – «Даллас». Священники, благословляющие воинство СНГ, или освещающие Моссовет, или изгоняющие бесов из здания КГБ, Приглашение простого генерал-майора КГБ в губернаторы края. Возведение отечественными монархистами бывшего члена КПСС, Президента России в великокняжеское достоинство. Аббревиатура ГКЧП, изысканно рифмующаяся с КПГБ, правящей партией Москорепа, (Не говорю уже об объявленной простодушным гэкачепистами двухнедельной инвентаризации, из которой чудесным образом – как из вторичного продукта в 2042-м – должны были получится продукты и товары). А Михаил Горбачев на фросской даче в Крыму – чем не персонаж Войновича, творец Великой Августовской Революции Леша Букашев, который из комического далека «смотрел в нашу сторону с выражением такого можно увидеть только на лице человека, ожидающего казни .».